– Да нет. Хорошая. Так что мы решаем с номером?

– Оставьте все как есть. Пусть будет двадцатьседьмой. – Букет незабудок все-таки всучен мне, хоть и со второй попытки.

– Пожалуйста, заполните карточку.

Вот и первое испытание. Если я пройду его успешно, тоМерседес Гарсия Торрес приблизится ко мне еще на один шаг, встанет на цыпочки иприжмется щекой к моему плечу – вдвоем не так грустно, не так ли?..

Мерседес – испанка. Espagnole.

Мерседес – танцовщица. Danseuse.

Постоянного места работы у Мерседес нет, она – вольнаяптица, libre artiste[26] – это все, что я нафантазировала себе оМерседес.

Есть еще и паспортные данные. Испанка Мерседес –обладательница немецкого паспорта! До сих пор я не придавала этому значения.

Если верить паспорту, Мерседес проживает в Нюрнберге.

Рост Мерседес – 170 сантиметров (что почти соответствуетмоему собственному росту, становиться на цыпочки Мерседес не придется).

Цвет глаз Мерседес – braun[27] (что совсем несоответствует цвету моих глаз, но, поскольку он неопределенен, то вполне можетсойти и за braun).

Хорошо, что такие мелочи, как рост и цвет глаз, указывать вкарточке не требуется.

Мерседес – великая путешественница, великая завоевательница,великая гастролерша, человек-ракета, человек-снаряд. В ее паспорте множествоотметок о пересечении самых разнообразных экзотических границ,североафриканских и южноамериканских, Мерседес бывала на островах, которые, помоим подсчетам, ушли под воду лет двести назад, паспорт Мерседес действителенFur alle Lander/ For all countries/ Pour tous pays[28].

– Это все? – спрашиваю я у девушки, протягивая ейлисток, – как будто сама не заполняла похожие карточки сотни раз.

– Да. Возьмите ключ.

– Спасибо.

– Вам нужно подняться на второй этаж, первый коридорнаправо. Вам уже звонили, мадам Торрес. Полчаса назад.

– Звонили?

– Да. Международный звонок.

– Что-то просили передать?

– Какой-то мужчина интересовался, добрались ли вы доотеля. Он не представился, но сказал, что будет перезванивать..

– Если он перезвонит – переведите звонок на мой номер.

– Хорошо.

…Самое примечательное в ключе, выданном мнедевушкой-портье, – брелок. Это не Эйфелева башня, это – звезда. Страшнопохожая на звезду шерифа из американских фильмов. Такая жесамодовольно-золотистая пустышка из легкого сплава, с черным кругом посередине:на нем выбито название отеля и его адрес, самая небрежная, покосившаяся,кое-как нанесенная группа цифр, указывает на номер.

Двадцать семь.

Я стою перед ним, не решаясь войти.

Давай же, Мерседес, смелее! Ты открывала дверь с цифрой «27»сотни раз!.. О-о, нет! Мерседес – тут ни при чем, это все Сашa, русская. АМерседес – испанка из Нюрнберга, то, что я знаю о ней, – лишь плод моеговоображения. Но факт остается фактом: стоит мне только открыть паспорт МерседесГарсия Торрес – как я сразу же увижу свою собственную физиономию.

Номер двадцать семь отеля «Ажиэль» нисколько не похож наномер двадцать семь отеля «Sous Le Ciel de Paris». Он раза в два меньше, содиноким окном, выходящим в малосимпатичный двор. Окно наполовину прикрытожалюзи, когда я поднимаю их и распахиваю створки, в нос ударяет запах жареноголука. Он не имеет ничего общего с запахом цветов, так поразившим меня в началезнакомства с отелем «Ажиэль».

Запах цветов с одной стороны и запах лука с другой – длястарушки-Европы характерны двойные стандарты, я знала об этом и раньше.

Восемьдесят пять евро в сутки.

Именно такую сумму я должна платить за окно с видом,полутораспальную кровать, тумбочку при ней, стол, стул, крошечный холодильник имикроскопический телевизор – судя по дизайну, он собран еще во времена Шарля деГолля. Или, как сказала бы Мерседес, испанка из Нюрнберга, – во времена канцлераКонрада Аденауэра.

Доминик мог бы выбрать для девушки своей мечты и что-нибудьпоприличнее, слава богу, что еще есть горячая вода!.. Контрастный душ приводитменя в чувство и заставляет устыдиться собственных склочных мыслишек отолстяке. Доминик и так сделал максимум из того, что можно было сделать:вытащил меня из тюрьмы, снабдил новыми документами и внушительной суммой денег(впрочем, пока я не знаю, какой именно). И отправил в Париж.

Мне грех жаловаться.

Да и номер не так уж плох. Во всяком случае, он намноголучше камеры, в которой я провела столько времени. Вытянувшись на кровати, ялениво принимаюсь строить планы на день. Перво-наперво нужно вызватьсантехника, чтобы тот подкрутил сливной бачок и поменял прокладку в смесителе,затем вызвать горничную, чтобы та протерла стекла (пыльные разводы на нихраздражают сверх всякой меры), затем разобраться с запахом жареного лука, ужслишком он навязчив. И это вряд ли понравится постояльцам, стоп-стоп, Сашa!..

Это не твое дело.

Ведь ты больше не состоишь в штате отеля – ни этого, никакого-либо другого. Прежняя жизнь кончилась, а вместе с ней и гостиничнаярутина. Она не утомляла, местами была даже приятной, но неужели ты собираласьпрожить так всю жизнь, Сашa? Да, да, да.

Ну и дура.

Нетрудно представить, чем бы это кончилось, доживи ты доэлегантного возраста charmante petite vieille! Ноги отказали бы тебе ввосемьдесят пять, разум – в девяносто; сойти с ума будучи девяностолетнейобездвиженной старухой – что может быть ужаснее? Ничего, ничего, ничего! Да,да, да!..

Меня охватывает странное истерическое веселье.

Меня обуревает жажда деятельности. Каким образомвыплескивает бьющую через край энергию Мерседес? В танце. Студия в пригородеНюрнберга, сто квадратов, а может – и все двести, Мерседес, сладкой, какяблоко, нужен простор, закуток-кухня, закуток-спальня, все остальноепространство принадлежит самбе, румбе, пасадоблю (когда в дом приходят партнерыМерседес). И другим, более экзотическим танцам – когда она остается одна. Рядомс домом Мерседес – железнодорожные пути, электрички снуют по ним туда-сюда, отэтого сотрясаются стены, но Мерседес не обращает внимания на досадныенеудобства. Ранним утром, поздним вечером, ночью – она охвачена стихией движения.Когда солнце бликует на ключицах Мерседес – лицо остается в тени, когда лунныйсвет бликует на запястьях Мерседес – лицо остается в тени.

Так и только так.

Лица танцовщиц всегда пребывают в тени их совершенных тел.