– Куда едем?

– Пятнадцатый округ. Ру Конвенсьон. Отель «Ажиэль».

– Мадам впервые в Париже?

Если я скажу «да», хитрый араб повезет меня кружной дорогой,чтобы стрясти денег по максимуму, без зазрения совести подкрутит счетчик и – всамом финале – оставит бедную туристку без штанов. Три года жизни в Мароккоприучили меня не доверять арабским таксистам, не думаю, что их парижскиесобратья кардинально от них отличаются.

– Я знаю город.

Никто не придумал бы лучшего ответа: ни «да», ни «нет», онне выглядит угрозой, но выглядит предупреждением: «я знаю город, и ты меня необманешь». Самое печальное, что я не знаю города и вовсе не горю желанием егоузнать. Я спокойно могла бы обойтись без него, счастливо прожить жизнь вдали ототкрыточных видов Champs-Elysees[22] и Esplanade deslnvalides[23], вдали от дурацкой Эйфелевой башни (ее уменьшенная копия в видебрелка для ключей нисколько меня не впечатлила). Я никогда не мечтала о Парижеи не считаю, что фраза «увидеть Париж и умереть» имеет право на существование.

Я не мечтала о Париже. Во всяком случае, эти мечты не таксильны и не так чувственны, как мечты Доминика о Марракеше, Касабланке, Рабате.Приехать сюда с человеком, в которого влюблена, – что может быть пошлее,что может быть банальнее? Приехать сюда к человеку, в которого влюблена, –что может быть самонадеяннее?..

Этот город не принесет мне ничего хорошего. Тотальноеодиночество – вот и все, что я чувствую сейчас. Так одинока я не была никогда.Ни в России, ни позже – в Марокко. Отсюда, с другого континента, пряничноекоролевство кажется мне раем на земле, отсутствие дождей его не портит (труднопредставить, что в раю идет дождь), жара и дурные запахи не в состоянииповредить его имиджу.

Я совершенно не представляю себе жизнь в сувенирном Париже.Я не готова к ней – ни в качестве Сашa Вяземски, ни (что гораздо серьезнее) вкачестве Мерседес Гарсия Торрес. И у меня нет ничего, что могло бы скраситьпребывание в нем – ни фотографий любимых людей, ни милых сердцу вещиц,копившихся годами; ни шара, внутри которого идет искусственный снег, –проклятый шар я имела возможность лицезреть неоднократно. Он – обязательнаядеталь каждого второго фильма студии «XX Century Fox» и каждого третьего –студии «United Artists», он призван олицетворять одиночество героя (мой случай),богатый внутренний мир героя (не мой случай) и его способность противостоятьневзгодам. Что еще могло бы мне помочь? Талант, расцветший на пустом месте. Ноя не умею делать наброски углем и зарисовки черной тушью, вариант litteraires[24] набросков и зарисовок тоже отпадает. В самый последний моментмоя «portative» была отдана Сальме. Тащить с собой в Париж еще и пишущуюмашинку – сущее безумие.

Мне остро не хватает Доминика – с чего бы это?

За неимением Доминика я могла бы довольствоваться Наби иФатимой, и даже Джумой, братом Фатимы, и даже помешанной на Касабланке Сальмой– с чего бы это?

Я была бы счастлива, окажись рядом со мной Ясин, и даже рыбаЯсина – даже рыба! – с чего бы это?..

– У мадам прекрасный загар, – говориттаксист. – Откуда приехала мадам?

– Из Африки.

Звучит как название книги, я видела эту книгу много летназад, на книжном развале, у метро, где в мартовской жиже валялось оброненное:

«Оставь меня в покое, идиотка!»

«Из Африки». Карен Бликсен. Так звали автора, я запомнила –как запомнила все, что сопутствовало тому вечеру. Возможно, я купила бы книгу,если бы название было чуть более определенным: что означает «Из Африки»?

Привет «из Африки», саванна потрясла меня до глубины души?

Помогите мне вырваться «из Африки»?

«Из Африки» все выглядит совсем по-другому?

«Из Африки» ты вернешься обновленным?

Я никогда не узнаю, чем была эта книга – экзистенциальнымпутеводителем, дамским романом или пацифистским стенанием об умирающих от голодаплеменах. Но наверняка в нем был запечатленный на бумаге опыт одной европейки,который она хотела бы передать другой европейке. Чтобы та, другая, беспечно егоотвергла. Опыт для того и существует, чтобы быть отвергнутым при первом удобномслучае. Ни на что другое он не годится.

– …Из Африки? О-о… Я и сам выходец из Алжира! Моиродители перебрались во Францию в шестидесятых.

– А я довольно долго прожила в Марокко.

– А я не был в Алжире никогда.

– Я могу закурить? Если это не запрещено…

– Конечно, мадам.

Сигареты – сначала одна в два часа, затем две в час, я и незаметила, как втянулась. Перелет из Марракеша в Париж, совсем недолгий повремени, был сущей пыткой – курить на борту запрещается. Все, что угодно – еда,питье, спасательные жилеты, кислородные маски, – но только не сигареты.Сколько еще человек в самолете страдали от невозможности сделать несколькозатяжек – три, пять, двадцать?.. К их числу вряд ли относится шумноемарокканское семейство, оно окружило меня со всех сторон, вытеснило на периферию,к иллюминатору. Спасаясь от него, я прикрылась журналом; строчки плывут передглазами, между ними легко просматривается все произошедшее со мной, вплоть допаспортного контроля в марракешском аэропорту: он прошел на удивление гладко,нужного человека я узнала сразу, а он, листая паспорт, даже не взглянул наменя:

Bon voyage, мадам!..

Теперь я в курсе, что будет выбито на могиле безвременноушедшей беглянки Сашa Вяземски – «bon voyage!», кроссворд в конце журнала – вотчто я интуитивно искала все это время. Один лишь его вид приводит меня втрепет: похожий я оставила на стене в камере предварительного заключения вЭс-Суэйре. Белые клетки самолетного кроссворда не заполнены, о счастье!.. Сноющим сердцем я принимаюсь исправлять положение – Фрэнки в обнимку с бритвой;Жюль и Джим, на пару образующие мальтийский крест; негативы и спички, на паруобразующие крест из Клиши, темнота в старом форте, открыточный вор, Алекс,заказавший бизнес-ланч в «Ла Скала», прежде чем трахнуть меня.

Я не пропустила ничего.

Несомненное преимущество моего кроссворда – мне не нужносверяться с описанием слов. Точность, с которой я перенесла все с тюремнойстены на бумагу, удивительна. Но остается еще масса незаполненных клеток. Этоугнетает меня, и, поразмыслив, я вношу новое имя: Мерседес.

Она вполне достойна того, чтобы быть увековеченной.

МЕРСЕДЕС.

Мерседес – ценное приобретение.

«Мерседес» легко встраивается в Алекса и Фрэнки. В негативыи спички, в форт и темноту; испачканная кровью бритва – ей по руке, испачканноекровью платье – ей к лицу, она может приклеиться к дядюшке Исе, Шамсуддину идаже – к Джиму. Только с Жюлем вышел полный облом, только с Жюлем у Мерседеснет ни одной точки соприкосновения.