Ну нет, голыми руками меня не возьмешь. Не так давно я ужепобывала на вершине и благополучно спустилась с нее. На страховочном тросе,второй конец которого был пристегнут к телу Алекса.

Выступающему сейчас в качестве улики.

Помнится, я уже начинала думать о виновности Алекса. что жетогда меня остановило? То, что он был для меня Алексом Гринблатом, знаменитымгалеристом.

Никем другим.

А если это все же не Алекс Гринблат, а кто-то еще,воспользовавшийся именем настоящего Алекса? Кто-то, кто уже успел побывать вЭс-Суэйре и изучить ее досконально. Кто-то , кто приехал с четко продуманнымпланом. Кто-то, кто пас Фрэнки с самого начала – ведь Алекс и Фрэнки летели вМарокко одним самолетом, не стоит об этом забывать.

А если Фрэнки пасли – значит, он был обречен. И я простоподвернулась под руку, максимально облегчив задачу убийце.

Такое положение дел вдохновляет. Я чувствую себя раскладывающейзнаменитый арабский пасьянс, где вместо традиционного набора изображений –обрывки того немногого, что мне известно. Стоит совместить их под правильнымуглом – и картина прояснится. Единственное неудобство – правильный угол можнообнаружить лишь случайно.

Я не видела документов Алекса Гринблата – но с тем жеуспехом могла увидеть их, ничего бы не изменилось. У меня самой – чудесный,восхитительный, полноценный и полнокровный паспорт на чужое имя. Я могла быпойти в другое кафе и не встретиться с Фрэнки, а могла бы и вовсе никуда неходить – все равно рядом с мертвецом нашли бы бритву с моими отпечатками. Насмотровой площадке старого форта или где-нибудь еще. И всегда нашелся быочередной дядюшка Иса, который подтвердил бы, что видел меня в полночь –кружащейся на метле вокруг мертвого Фрэнки.

Или в полдень – делающей Фрэнки педикюр.

Или в три часа p.m. – берущей у Фрэнки сперму наанализ.

Или в три часа a.m. – выплясывающей на его костяхламбаду.

Самбу, румбу, пасадобль.

Все это может быть близко, очень близко к истине – воттолько арабский пасьянс почему-то не складывается. Что, если попробовать ещераз?

ЛЕГКО:

То, что я нагородила – бред, по-другому не скажешь. Фрэнкимогли убить где угодно и когда угодно, и не обязательно в Марокко. Фрэнки моглипристрелить из снайперской винтовки, если он фигура, равная начальникудепартамента по защите дельфинов от окружающей среды. Или пырнуть армейскимножом, – если он не фигура, равная начальнику департамента по защитедельфинов от окружающей среды.

Зачем такие сложности с бритвой?

Зачем такие сложности с антуражем?

Зачем такие сложности с местом и временем убийства?

И зачем понадобилась я? Чтобы отвести подозрения от кого-тоеще? Но ведь Фрэнки не прикончили на закрытой вечеринке, где подозрение падаетна всех и каждого. И не замочили в жилом отсеке подводной лодки.

Узкого круга лиц, причастных к преступлению, не существует.

Есть только я и Фрэнки. Ни с кем другим он не общался.

Я – не убивала Франсуа Пеллетье.

Выбравшись из кровати, я принимаюсь скакать по номеру наодной ноге, повторяя на все лады: не убивала, не убивала, не убивала!..

Неуби-вала!!!

Неуб-ивала!!!

Неу-бивала!!!

О, радость, о, счастье! я здесь совершенно ни при чем! А ещедва дня назад признательные показания были готовы сорваться у меня с языка.Положительно, сидение за решеткой еще никому не шло на пользу: так и норовишьпримерить на себя одежку закоренелого преступника. Одежку на вырост, на всеслучаи жизни – зимняя коллекция, летняя коллекция (от кутюр и pret-a-porter);жакет «спенсер», ботинки «слиппер», брюки «сен-тропез», утягивающие эластичныетрусы… Как бы идеально ни сидели на мне все эти тряпки – я не убийца.

Поверить в обратное так же трудно, как и… как и в то, чтострелки на часах были переведены. Во-первых, на ресэпшене всегда кто-то есть, авечером – особенно. Во-вторых, чтобы добраться до часов, пришлось бывоспользоваться стремянкой, слишком уж высоко они висят. В-третьих, их нельзяподкрутить, не сняв со стены: стекло не позволяет проделать это прямо нациферблате.

Версия с часами не выдерживает никакой критики, а жаль.

Погоревав об этом дополнительных тридцать секунд, я сноваперехожу к Алексу Гринблату (или к псевдо-Алексу):

Третья попытка в рывке и третья неудача – пора признать:единственная вина Спасителя мира в том, что он сбежал из Эс-Суэйры, непопрощавшись со мной. Вот я и злюсь. На Алекса, кем бы он ни был. А заодно – наДоминика, проявившего глупую инициативу и лишившего меня собственного имени.Может быть – навсегда. Конечно, окажись на месте Доминика Алекс, я испытывалабы совсем другие чувства.

Прямо противоположные.

Всегда приятнее ощущать себя героиней романтической драмы, ане какого-нибудь полицейского отчета, где кристально-чистое полотно моего именивывешено рядом с дырявыми носками мелких воришек и выцветшими футболкамиуличных торговцев героином.

Запах жареного лука непереносим.

Именно желание избавиться от него, а вовсе не жаждазаглянуть в глаза Парижу, гонит меня из номера. Джинсы, футболка «Born to befree», синий свитер с оленем Рудольфом на плечах – я готова к выходу. Что ещеможет понадобиться? – сумка для мелочей или рюкзак для скитаний.Единственная дамская сумочка, которая у меня была, осталась у следователя вкачестве вещдока, а брать с собой большую спортивную – жутко неудобно. Впрочем,сумка не проблема, поблизости наверняка найдется магазинчик необходимых туристувещей.

Деньги.

Я беру сотню из пяти, оставленных Алексом. А заодноприхватываю и визитку, вдруг у меня случится настроение и я отважусь позвонить?Звонить из номера не хочется, тем более что я не помню, давала ли марокканскомуследователю телефон Алекса или все-таки нет: даже если нет – лучшеподстраховаться.

Ключ.

Не отельный, полученный от девушки-портье, –универсальный, полученный от Ясина.

Монета с квадратной дыркой.

Паспорт Мерседес Гарсия Торрес. Ее международныеводительские права.

Все отлично устраивается в карманах, трудности возникаютлишь с журналом, прихваченным мной из самолета; но журнал можно сунуть и подмышку, черт возьми, я не хочу оставлять в номере ничего более-менее ценного,более-менее важного для меня. Ощущение такое, что я вовсе не собираюсь сюдавозвращаться. Какие глупости! – в этом городе мне больше некуда идти, авечером будет звонить Доминик, он – единственный человек в мире, кому япо-настоящему нужна, единственный, для кого мое прежнее имя – не пустой звук.Единственный, кто помнит натуральный цвет моих волос и их длину, я все-такидрянь.