И в течение часа, начиная с одиннадцати, когда прозвучалосообщение, и до полуночи, пока Чужанин не выдержал и не выключил наконецтелефон, ему позвонили не менее двадцати человек: с выражениями соболезнованияовдовевшей Ираиде, с осторожными вопросами или истерическими воплями о том, гдесейчас дорогой Глеб, с намеками на тщательно организованную провокациюэкстремистов… А сколько таких доброхотов обрывали телефон милиции и телевизионногоканала «2 Н», по которому шли «Итоги дня» – это же вообразить невозможно!

Ираида смеялась и благодарила Случай, устроивший такуювстряску неблагодарной человеческой памяти, из которой уже начал быловыветриваться образ «младореформатора всея Руси». Чужанин не знал,присоединяться ли к радости жены или изумляться по поводу своего необычайногосходства с покойником, негодуя на анекдотичность ситуации… А сейчас, послеразговора с подружкой Тамарой, ему впервые пришло в голову, что «утка» моглабыть «уткой» в полном смысле слова, то есть нормальной журналистскойпровокацией. И отправить ее в полет мог не кто иной, как Шестакова, которая,конечно, сохранила все свои телевизионные связи.

Но зачем ей это нужно, вот вопрос. Неужели Тамара мстит зате неосторожные слова, сорвавшиеся недавно с его губ? Она была потрясена,ничего не скажешь. Или обиделась на милую шутку, которую он разыграл с участиемодного из ее ребятишек-студийцев на глазах всего народа? Или виновата еезлопамятность? Неужели не простила за старое?

Да… У Глеба Чужанина имелись все основания предполагать, чтообида, затаенная на него Тамарой, так и не прошла, хуже того – никогда непройдет. И это плохо, очень плохо, дорогие товарищи, потому что такого врага,как Тамара, не пожелаешь и лютому врагу. И даже невольный каламбур не смогразвеселить Чужанина.

Алёна проснулась от звона под окошком.

Мгновение темноты в сознании: где она, что с ней, чья этокомнатушка с тяжелым гардеробом, шаткой этажеркой и колченогим столом,застеленным кружевной скатеркою, с белыми коротенькими занавесочками на окне?Как она попала сюда из насквозь продутой кондиционером просторной спальни спортретом иорданского короля на стене? Снова снился Амман, Фейруз склоняласьнад Алёной, протягивая мерзко-розовые ладони, и Фаина Павловна почему-то былаздесь же, она что-то говорила Фейруз, улыбаясь, как сообщница, а из ее горлавдруг вырвались дребезжащие трели…

Слава богу, слава богу, это только сон!

Алёна слегка раздернула жесткие от крахмала занавески,подняла голову над теткиными бордовыми глоксиниями – и сонно улыбнулась: Липкаприехала. Ну конечно, кто еще будет так трезвонить?

– Ты чего людей будишь ни свет ни заря?

– Неужели? – хихикнула Липка, снова нажимая назвонок. – Кроме тебя одной на всем божьем свете и не спит никто. Вставай,седьмой час!

Липкина щербатенькая улыбка сияла свежестью. Веснушчатоеличико, окруженное туго застегнутым под подбородком покрывалом, увенчаннымклобуком, так и лучилось радостью жизни. Молоденькая монашенка опиралась однойногой в расшлепанной черной туфельке в землю, придерживая обшарпанныйвелосипед. Если сестра Олимпиада из Выксунской обители и мечтала о чем-нибудь вжизни, кроме, понятно, божественных видений и райского блаженства за гробом, тоо новом велосипеде…

«А вот прямо сегодня пойти с ней в универмаг и купитьвелосипед! – мелькнуло в голове Алёны. – Деньги вроде еще осталиськакие-то. Хотя нет, надо сперва у матушки Февронии спросить, как та посмотрит».

Она все время забывает: в монастыре ничего не делается безматушкина соизволения. Так было всегда… так будет всегда. И чем скорей Алёна кэтому привыкнет, тем будет лучше для нее же.

– Седьмой час, говоришь? – Алёна потянулась. – Нуи ну-у… Что ж меня тетя Катя не будит?

– Твоя тетя Катя давно уже в коровнике. Говорит, не разпринималась тебя будить, да ты не слышишь ничего. Меня вот послала.

Липкина рука снова легла на звонок, и Алёна так и подскочилана кровати:

– Все, все, угомонись, встаю!

Она выскочила из постели и принялась заправлять ее. Липкатем временем прислонила велосипед к стене, подошла к самому окошку и положилалокти на подоконник, с интересом разглядывая Алёну:

– Ух ты, ну и сорочица! Грех, грех!

«Сорочица», ночная рубашка, была, на взгляд Алёны, довольнонезатейлива. Ну, может, кружева многовато да спина слишком щедро оголена,однако, с точки зрения сестры Олимпиады, спавшей всю жизнь в суровых рубахахпод горлышко и с рукавами, это был, конечно, верх соблазна.

Эх, Липка, видела бы ты «сорочицы» Инги! Вот чемуобзавидовались бы блудницы вавилонские!

Воспоминание о сестре было темным облачком, на миг затмившимясный утренний горизонт. Липка сразу почувствовала настроение подружки:

– Чего отуманилась? – И сама себе ответила: – А как неотуманишься, когда встала, лба не перекрестив?

Алёна склонилась под иконкой. Может, это самовнушение, но ивпрямь полегче стало. Лукаво оглянулась через плечо:

– Теперь можно умываться, матушка-наставница?

Липка довольно хихикнула. Вот еще одна мечта… но это нескоро, когда-нибудь, через много-много лет!

– Тебе тетка завтрак велела съесть до крошечки. Молоко итворожок. А то говорит, тощая ты – страх. А по-моему, ничего!

Алёна вяло улыбнулась. Молоко и творожок… Ладно, бог с ним,с творожком, но начинать день с молока хорошо только в идиллических рассказах одеревенской жизни. Сразу разболится желудок, а главное, ей нужна чашкакрепчайшего кофе, чтобы прийти в себя. Иначе уже через полчаса снова потянет всон – она же гипотоник, у нее давление настолько пониженное, что без кофе Алёнажизни себе не мыслит.

Нет, грех, грех, соблазн… С мыслями о кофе придетсяпрощаться, как и со многим другим. Хоть и милостива, снисходительна матушкаФеврония, вон, позволяет сестрам не только выходить за стены обители и смирянами общаться запросто – даже на велосипедах гонять, но утреннего кофе вкелье не потерпит.

Но пока Алёна еще не порхнула под крылышко матушки Февронии.И у нее есть непочатая баночка «Нескафе Голд»…

Сразу повеселев, она махнула рукой Липке:

– Входи! Как насчет творожка с молочком?

Через полчаса они вышли из дому, вполне довольные жизнью.Липка трапезничала второй раз за утро, но аппетит у нее был отменный. Оттворожка и молочка остались только воспоминания. Алёна почистила зубы, но всееще чувствовала во рту жизнетворящий вкус кофе. Двух чашек ей хватит, чтобыпродержаться до обеда, а там надо будет опять как-то исхитриться согрешить…