Затем деревья раздвинулись как огромный занавес. Дорожкаустремилась через укатанное поле, зеленое и ровное, если не считать несколькокрохотных рощ и пары оврагов, а на далеком горизонте жутковато поднялись к небузаостренные крыши высоких башен, похожие на обнаженные мечи. Замок епископатянулся ввысь, словно старался оторваться от грешной земли, я чувствовал какдокатилась волна ярости и мощи,

Воевода смерил глазом расстояние до далекой крепости,подозрительно прощупал взглядом рощи, попробовал заглянуть в овраги и заросшиегустым кустарников балки:

– До вечера не успеть. Придется заночевать... затоутром на свежих конях.

Герцог сказал с досадой:

– Да если и успели бы, кто ночью откроет ворота? Ещеунизительнее ночевать под городской стеной.

Я прочел в глазах воеводы, что ты бы точно не открыл, ноепископ не такой... гм, осторожный, однако вслух воевода сказал:

– Верно, мой лорд. Да и все равно бы в потемках доехалитолько к утру. А при солнышке мы поскачем, мы помчимся... Прикажетерасполагаться на ночь?

Ночь, против ожидания, прошла спокойно, а утром поднималисьотдохнувшие, выспавшиеся, хотя в дороге провели совсем не сутки, как обещалстарый маг Тертуллиус. Птицы верещали во всю, солнце подожгло вершинкидеревьев, воздух был свежий и чистый.

Ушан с довольно помятым лицом, явно ночь пьянствовал сдружинниками, подошел к нам с воеводой довольный как слон:

– Ну что, едем?

Он потирал ладони, подмигивал, двигался чересчур быстро ивозбужденно. Воевода пробурчал:

– Наших обобрал, теперь на епископа нацелился?.. Тоторешек будет покрепче. Самого тебя разденет.

– Да ну? – приятно удивился Ушан. – В карты?Кости? В гэг?

– Будет тебе гэг, – ответил воеводасумрачно. – Он так своему богу служит, что при нем даже песни запрещены!Только песнопения. Если кто засмеется или девку по заду шлепнет, то либоплетьми на заднем дворе, либо в подвал на хлеб и воду. И пока тыщу раз непрочтешь молитву, не выпустят.

Однако, когда седлали коней, скатывали шатры и утаптывалимешки, Ушан поманил меня в сторону. Лицо старого купца было озабоченным:

– Это не мое дело, но... у нас говорится, что кто ездитпрямо, тот дома не ночует.

– Это к чему? – не понял я.

– Это леса Черного Епископа, – сказал он тихо иогляделся по сторонам. – Самый страшный разбойник, какие только рождаютсяна свет! Он люто ненавидит местного епископа, постоянно воюет с ним. Тотпоклялся его поймать и повесить, а этот назло ему даже имя такое принял. Внасмешку и как знак, что на равных. Этот Черный Епископ не дурак, не дурак! Онвесь лес не обшаривает. Попросту устраивает засады в надежных местах. Ну,мосты, которые не миновать, дороги, которые к замку... Я не больно осторожный,но на рожон не полезу. Если зазря, конечно. Самое лучше бы сделать небольшойкрюк и подойти к замку справа или слева. Лучше, если слева. Но только не попрямой, не по прямой...

Подошел воевода, послушал, лицо стало озабоченным. В сторонузамка дорога в самом деле тянулась ровная, утоптанная, словно разбойники самиее чистили и утаптывая, приманивая путников.

– Кто прямо ездит, – повторил он задумчиво. –Да, дорожка чересчур... Так и тянет по ней промчаться! А во-о-он там междеревьями за поворотом протянуть бы веревку поперек дороги... да чтоб мы наполном скаку... или еще какие гадости можно, когда точно знаешь, что проедутжирные дураки...

Он вертел головой, высматривая герцога, от него зависитрешение, а Ушан толкнул, указывая в чащу. Там из-за кустов вышел герцог, находу подтягивая портки:

– Сделал дело, кобыле легче... Надо убедить этого...нетерпеливого.

– Убедим.

– Не говори «гоп», коли рожа крива, – предупредилУшан. – Сытый конному не пеший, а эта свинья капризная!

– Капризная, – согласился воевода, – но насвою ногу топор не уронит.

Герцог вспылил, поорал, но когда воевода отступил и развелруками: как скажете, ваша милость, тут же отступился сам, разрешил ехать так,как считают более удобным собаки и похожие на них варвары.

Кони охотно вломились в чащу, им что прямая, что обходная.Солнце, просвечивая сквозь ветви, бросало на землю ажурные тени, что двигались,наслаивались, от чего лес казался еще таинственнее и призрачнее.

Ушан заверил, что обедать будут уже у епископа. Повеселелидаже кони, ибо за землями могущественного властителя уже земли почившегокороля, а ныне принцессинные, впереди долгий отдых. Деревья бежали навстречуповеселевшие, блистающие свежей листвой.

Воевода начал рассказывать, как он разделался с горнымвеликаном, герцог держался к принцессе настолько близко, что если смотретьиздали, то они вовсе ехали на одной лошади. Остальные держались группками,весело переговариваясь, уже чувствуя как заботы сваливаются с души, словнокомья высохшей грязи с одежды.

Я успел ощутить нечто тревожное. Птицы не щебетали, лесстранновато затих. Я развернулся в седле к воеводе, у того в глазах тожемелькнула тревога, начал раскрывать рот, одновременно набирая в грудь воздухадля мощного воинского клича... как вдруг над головами зашелестели ветви, совсех сторон затрещали кусты.

Моя длань без участия рассудка ухватила рукоять меча, поплечу царапнуло словно жесткой корой, всюду с деревьев падали сети из толстыхпеньковых волокон. Всадники, застигнутые врасплох, с проклятиями пыталисьвыпутаться, барахтались, кто-то вовсе рухнул с коня, гремя железом.

Из кустов выскакивали люди, бросались на всадников. Другиепрыгали прямо с деревьев. Крики испуга перемежались с воинским кличем. Явзмахнул мечом, но веревки сковывали движения, тут же страшный удар по затылку,в голове загрохотали падающие камнепады. Я удержался в седле, пальцы ухватиличье-то горло... надеюсь, это было горло, хрустнуло, будто давил яичнуюскорлупу, сзади кто-то прыгнул потный и тяжелый, я чувствовал его смрадноедыхание даже через переплетение веревок. Цепкие пальцы безуспешно давили мнешею, толстую как колонну у Большого театра, но второй сотрясший всего ударслева в голову помутил сознание.

Я ощутил, что падаю через темную вечность, но пока летел впустоту, сознание чуть прояснилось, успел ощутить как подо мной пикнуло,хрустнули кости, еще удар по голове будто молотом, в глазах наконец вспыхнуло инаступила тьма, словно вспыхнула и перегорела лампочка.

Очнулся я почти тут же, меня тащили за ноги, спину больноцарапали вылезшие на поверхность корни, в черепе стоял грохот, а когда япопытался повернуть голову, острая боль пронзила с такой силой, что я взвыл.

Двое, что с натугой волокли меня, переглянулись. Один сказалудовлетворенно: