Он был в залитой радостным солнечным светом палате. Стеныбыли простые, рубленые, от них пахло живицей. Вообще воздух, к удивлениюТомаса, был пропитан ароматом березового сока, запахом лесных цветов, клевера,будто они были не на дне, а на лесной поляне. И весь терем, если это был терем,выглядел так, будто его срубили только вчера.

В палате нет окон, своды высоки, но свет льется прямо изстен, покрытых янтарными капельками, светлых. Палата уходит вдаль, дверь елевидна, но и там светло — без факелов, светильников.

Калика осторожно двигался подле одной из стен, щупал бревна.С всклокоченными рыжими волосами, грязный, пахнущий потом, он резко выделялся вчистом просветленном мире. Странно, это вернуло Томаса с грани безумия натвердый, хотя до сумасшествия чистый пол странного терема.

— Сэр калика... это твои штучки?

Калика огрызнулся:

— Сэр Томас, разве можно быть таким подозрительным?

— Можно, — ответил Томас убежденно. — С тобойвсе можно. Ты если правду скажешь — все раки перемрут от свиста. Кстати, кудадевать этого пескарика?

— Положь, откуда взял.

— Я его...

Он умолк на полуслове. Вокруг дальней двери вспыхнулиполоски света, словно по ту сторону полыхал белый огонь, просачиваясь в щели.Затем свет померк: то ли неизвестный ушел, то ли решил пощадить гостей. Затемпосле долгой паузы дверь распахнулась.

Томас выпрямился, помня, что он благородный рыцарь, умеет идолжен держать себя с достоинством. Даже если в руке не меч, а маленькаятрепещущая рыбка.

Олег впервые увидел, как надменный рыцарь шагнул вперед ипреклонил колено. Не перед прекрасной дамой. Перед ними остановились тристарца. В белых одеждах, сами белые, как голуби, с падающими на плечи белыми,как снег, волосами, длинными бородами до пояса. Даже лица их были бледными,давно не видевшими солнца.

Олег ощутил невольную дрожь, встретившись с их глазами. Вних было слишком много мудрости, а мудрость несет в себе слишком много горя.Глаза были понимающими, скорбными, вопрошающими в муке: а ты что-то сумел?

— Дивное свершилось, — проговорил первый старец;голос был слаб, но исполнен внутренней силы. — Сюда нельзя попастьизвне... Кто вы, что сумели проникнуть в наш зачарованный град?

Томас поднялся, учтиво поклонился снова.

— Благородные... э-э-э... благородные! Меня зовут ТомасМальтон из Гисленда, я простой странствующий рыцарь, сейчас в своем квесте. Ябыл уверен, что это вы спасли нас от рук злобных врагов...

Он с недоумением развел руками. Передний старец спросил, вто время как два других только изучающе и с немалым изумлением смотрели назакованного в железо рыцаря:

— Простой не сумел бы попасть сюда.

Томас виновато развел руками.

— Я, конечно, не простой, я — благородный рыцарь, но вомне в самом деле нет ничего необыкновенного. Ну, такого, что могло бы отворитьчужие двери. Гм... может быть, мой сотоварищ что-то скажет? Он может, он многоеможет.

Взоры всех обратились на Олега. Он пристально всмотрелся встарца, сказал внезапно севшим голосом:

— Здравствуй... дедушка Панас.

Старцы не удивились, это Томас даже подпрыгнул, смотрелдико, затем — подозрительно. Старец спросил колеблющимся голосом:

— Кто ты, идущий в волчьей шкуре?

— Волхв.

— Значит, по праву... Но даже волхв не может знатьнаших имен.

Томас потрясенно смотрел на всегда угрюмого и желчноироничного калику. В зеленых глазах заблестели слезы, а суровое лицо размякло,кривилось, словно калика удерживался от плача.

— Да, дедушка, — прошептал он, — никакойволхв этого не может...

Он упал на колени перед старцем, тот медленно опустил ладоньна всклокоченные волосы, с опаской погладил рыжие, давно не чесаные пряди.Томас видел, как пальцы старца оживали, трогали голову Олега, опустились ниже,ощупали лицо, глаза, брови.

— Олешек?

— Я, дедушка...

Он уткнулся лицом в старца, сгорбился, словно пытался статьребенком, у которого на плечах нет тяжести взрослого. Томас до боли в сердцесочувствовал, разрывалось сердце от желания помочь, поддержать. У самого бывалистрашные минуты, даже дни, когда мечтал уйти от жестокого мира в спасительноедетство, когда все за тебя решают взрослые, а ты беззаботен и весел...

Плечи Олега тряслись. Старик гладил и гладил его по голове,перебирал волосы. У него у самого в глазах стояли слезы, но лицо былосчастливое, просветленное.

Томас ощутил, как в глазах предательски защипало.Человеческие фигуры расплылись. Он шмыгнул носом, глубоко вздохнул, заставляясебя придти в себя. Да и бедный пескарик хватает ртом воздух, задыхается.

Второй из старцев сказал осторожно:

— Тем более дивно... Панас, ты забыл? Ни одинсмертный...

Панас все еще гладил коленопреклоненного калику по голове.Тот цеплялся обеими руками за колени старца, не отпускал, тыкался лицом, нежелал возвращаться в реальный мир жестокости и трудностей.

— Ни один, — повторил едва слышно старец, которогоназывали Панасом. — Ну и что?.. Это моя кровинка... Мое дите...

— Но запреты...

— Это мое дите, — повторил Панас упрямо. —Что мне запреты? Он спасался от каких-то врагов. Он сумел... Или сам городраскрылся навстречу?

Томас снова ощутил на себе пронизывающие взоры старцев. Вних была неведомая мощь, более властная, чем взоры королей и даже императоров,которых он встречал в жизни. Но в этих трех было и глубокое понимание.

Он видел, как нехотя, с великими трудностями калика отдираетсебя, словно рвет по живому, от старца Панаса. Лицо старика дрогнуло, онмгновение удерживал внука, потом руки бессильно упали.

Олег поднялся, и Томас содрогнулся. По щекам калики бежалидве блестящие дорожки. Губы вздрагивали. Даже голос дрожал и прерывался, словнопосле долгого плача:

— Деда... Я пришел, потому что увидел. А городраскрылся, потому что... принял нас.

Томас снова ощутил себя под перекрестьем трех пар испытующихглаз. Наконец второй старец сказал тихим голосом:

— Следуйте за нами. Мы отведем вас к нашим. Тампослушаем... что в мире сейчас.

Они двинулись бесшумно, словно невесомые, но Томас все жечувствовал силу. Так двигались бы шаровые молнии, тихие и неслышимые, лишьозаряемые призрачным светом.

Олег кивнул Томасу, и они пошли следом. Пол под ногами былсух, никакой воды, но все же Томас чувствовал, что они находятся на днеглубокого озера. Пахло чем-то неуловимым, но все же пахло озером.