напротив каждой ее сигнатуры, – Минотавр выставляет ладонь ребром, – расположить твою сигнатуру, – он поднимает вторую, – и чтобы она постоянно посылала какой-то сигнал. – (Я вздрагиваю от пары хлопков.) – Ты очень облегчишь себе труд, если оборудуешь рабочее место правильным набором устройств ввода-вывода. Телевизорами какими-нибудь. Понимаешь?

Я почти закатываю глаза. Он это замечает.

– Я про то, как ты соструктурируешь систему, чтобы добраться до ее сигнатур, – раздраженно поясняет. – Ты же как-то интерпретируешь массивы, которые воспринимаешь? Объектно?

– Я ничего не интерпретирую. Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

Минотавр замирает, бросает взгляд на Мару.

– Он живет с тобой и до сих пор не шляется по массивам Дедала?

– Полагаю, Дедал оставил его префронтальную кору для естественного дозревания, – пожимает плечами Мару. – А без нее их не то что интерпретировать, а даже воспринимать сложно.

– Погоди, сколько… – Он снова смотрит на меня. – А. Да. Семнадцать. Тогда зачем ему уджат? Он же так мозг сварить может.

– Спроси у себя двадцативосьмилетнего.

Теперь Минотавр закатывает глаза. И за того себя тоже.

– Ладно. Плевать. Функции в дубле – сообщающиеся сосуды, ты сможешь пользоваться ее префронтальной корой. Потом дорастешь. Мару научит тебя своим прошаренным медитациям, или, на худой конец, будешь работать вместо сна. А работы предстоит много. Поначалу сигнатуры Ариадны будут буквально отражать то, что она видит. Как в зеркале. Наша задача – превратить зеркала в те самые телевизоры. Раздразнить психику до такой степени, чтобы она дала полноценный ответ, а не только отразила стимул. И так, сигнатуру за сигнатурой, ты постепенно активируешь весь ее массив. Затем мы попросим Дедала авторизироваться еще раз. И если что-то в Ариадне ответило тебе вразумительно, если ты достаточно ее задолбал, то активированные сигнатуры подтянутся к массиву дубль-функции и склеятся с тем, что уже склеено. А остальное авторизация разрушит. Тебе придется проделать всю работу заново. И так несколько раз.

– Сколько?

– Три? Тридцать? – Минотавр пожимает плечами. – Сложно прогнозировать ничего из ничего. Но прогрессия обещает быть алгебраической.

– А потом? Когда она все поймет?

Минотавр приподнимает бровь.

– Что, если Ариадна не захочет быть дубль-функцией? – продолжаю я. – Мару верно заметил, она меня даже не знает. Мы не даем ей выбора.

Минотавр кривится. Он хочет сказать: слишком мелочно. Он имеет в виду: слишком человечно.

– Сейчас она все равно что мертва. А с тобой будет жить. И в обмен на бесценный дар жизни, что ж… ей придется смириться. Мы все с чем-то миримся, ребенок. Ты – еще приличный вариант.

– А если я откажусь, кого ты тогда попросишь?

Минотавр молчит, и в напряжении лица его угадывается вопрос, какого черта мы заходим на второй круг.

– Ты вообще рассматривал вариант, что я не захочу?

– Нет.

– Почему?

Минотавр фыркает.

– Тебе все равно, – знаю я.

– А если так? – огрызается он. – Почему чужая жизнь должна зависеть от того, пойдем ли мы потом есть мороженку?

Мару стонет, и вклинивается между нами, и, кажется, что-то пытается сказать.

– Ну да, – цежу я. – Конечно. Ничего не зависит от того, как люди к тебе относятся, пока тебе от них что-то нужно. Очень удобно.

– Ты на кого шуршишь, пакетик?! – рявкает Минотавр. – Ее спасение – моя обязанность, а не хотелка.

– Думаешь, кто-то верит, что ты напрягался бы так ради остальных?

– Помри – и поглядим, как я напрягусь!

– Ты прямо пышешь чувством долга.

– Ах ты ж, сопля менингитная! Иди-ка сюда!

Мару буквально растаскивает нас, и говорит мне тише, и шипит ему – хватит, а мне снова – все в порядке, а ему – еще слово, и ты уйдешь. Минотавр смотрит так, будто все это, конечно, имеет значение – мои слова, чужое возмущение, наши отношения, – но не такое, как пульс девушки за перегородкой. Как иллюзия, воплощенная в нем.

– Так ты согласен? – гудит Минотавр, пока Мару оттесняет его плечом.

Я не знаю.

– Да или нет? – цедит он.

Я не знаю!

– Разговор окончен, – вскипает Мару и указывает на дверь. – Сходи попей водички. Я позвоню.

Но Минотавр уже в штопоре:

– Нет, пусть ответит! Вымахал смелым – так пусть скажет в лицо: нет, мне плевать на чужую жизнь, пошел на хрен! В лицо, а не как в прошлый раз, окей?!

Мару тащит его к выходу, как неисправную багажную тележку. Минотавр буксует, косит в сторону, но Мару сильнее. Человек, защищающий слабого, часто сильнее всех.

– Погоди, – прошу я. – Погодите.

Они останавливаются и смотрят на меня. И хоть мысли их диаметрально противоположные, лица выражают одно и то же. Они понимают: что бы я сейчас ни сказал, это подведет черту.

И я говорю:

– Я не знаю.

Мару вздыхает:

– Это нормально. Мы взвалили на тебя тяжелейшую ношу.

Минотавр фыркает:

– Это не ответ. А ты трус.

Мару пихает его:

– Оставь парня в покое.

Минотавр брыкается:

– Да вы задолбали! Оба!

Они снова ссорятся, из-за меня, и это невыносимо. Они же друзья, они лучшие друзья, они, черт возьми, такие друзья, каким мне ни для кого не стать. Но тогда что я делаю между ними? Почему решил прийти именно сюда? На что по-прежнему надеюсь, ожидая признания от существа, способного воскресить мертвого?

– Ой, в жопу всё! – провозглашает Минотавр в самый лучший день с начала года.

И я говорю:

– Хорошо. Я согласен. Давайте сделаем из нас дубль-функцию.

Глава 12

Камень, ножницы, бумага

Я не проспал, но мы все равно опоздали. По понедельникам в подземке шла борьба за выживание, к которой я оказался не готов. Но когда мы отыскали Мару, Виктора и Ольгу, ждущих на парковке, на крыше одной из пассат стояли подписанные стаканы с кофе, шелестела раскрытая пачка печенья и все выглядело так, будто половина десятого было традиционным временем для позднего завтрака на гостевой парковке Эс-Эйта.

– Да-да, – кивнул Виктор на мои объяснения. – Час пик. На дорогах то же самое.

– Вот поэтому восьмичасовой рабочий день негативно сказывается на ментальном здоровье, – хмыкнул Мару и пододвинул мне печенье. – О, Ариадна! Какое красивое платье! Тебе очень идет.

Угрюмо молчавшая Ольга поглядела так, будто «красивое» значило «короткое, красное и кружевное».

– Разве нам не к девяти? – пробормотал я, подхватив стакан со своим именем.

– К девяти? – насмешливо переспросил Мару. – Я так сказал? О, я имел в виду к десяти, конечно. Девять – все-таки рановато. Кто-то мог и опоздать.

От его радиоактивной бодрости хотелось заслониться. Помножив недосып на энергетик, я словил в метро морскую болезнь и теперь думал лишь о собственном всезаживляющем завтра, до которого оставалось плюс-минус три часа.

– Вот, держите. – Мару вытащил из пассаты два планшета. – Страниц много, читать не обязательно. Вик все проверил. Листайте сразу к подписям.

– Соглашения о неразглашении? – спросила Ариадна, забирая оба.

– Да. И они невиданно лютые. Например, обо всем, что госпожа Кречет поведает, вы не сможете рассказать даже нам.

Ольга демонстративно отвернулась.

– И что нам делать с тем, что мы узнаем? – уточнил я, поглядывая в ее сторону.

– Я составил список вопросов, которые мы зададим вам по возвращении, – сказал Виктор. – На