Мару двинул в мою сторону пачку с печеньем и мягко сказал:

– Давай. Съешь еще одну.

Ольга всплеснула руками:

– Она исполняется!

Мару кивнул:

– Значит, съешь две.

– Поговори с ним об этом! – вновь задымилась она.

– Поговорю. – Мару упорно ничего не замечал.

– Когда он опять свинтит в неизвестном направлении?!

– Тогда я ему позвоню.

– Она, как всегда, скажет, что он спит!

– Я оставлю сообщение.

– Тебе что, все равно?!

– Это будет длинное и очень грозное сообщение, обещаю. Но, Оль. Ты же слышала. Все складывается так, как должно.

– Ну да… – тихо вздохнул я. – За исключением того, что мы очень сильно поругались.

Ольга гневно фыркнула. Наивным было ожидать, что ее проймут такие абстракции. Стараясь быть как можно невидимее, я действительно потянулся за печеньем.

– Мы с Максом тоже прилично ругались в конце, – сказал Виктор негромко, чуть в сторону. – Я даже засомневался, что все сделал правильно. Но это нормально. Так должно быть. Пока к вам не придет Дедал, все можно исправить.

Я бездумно кивнул, спохватился:

– Спасибо.

Мару посмотрел на время:

– Ладно, ребятки. Пора. Это важная встреча, но вы справитесь. Узнайте все, что сможете, – и молчите, что бы ни случилось. Мы придумаем, как получить информацию от вас. Удачи.

Я поднял взгляд на столп аквамаринового стекла, подпирающего небо. Главный небоскреб «Палладиум Эс-Эйт» вплетался в пространство между торговой и жилой башнями, как третья вертикальная нить в спираль ДНК. Свет, проходящий сквозь этажи с оранжереями, размыкал многотонное здание на каскад парящих кристаллов.

– Когда Минотавр проснется, – сказала Ольга, глядя туда же, – за все, что он учудил и через что заставил нас пройти, обещаю зарядить ему в нос. Хочу, чтобы у него до конца жизни в ушах звенело.

– А как же данный тобой обет ненасилия? – учтиво напомнил Виктор.

– Попрошу признать самообороной.

Никто не возражал.

За триумфальными арками металлоискателей начинался длинный ресепшен. Над ним висела инсталляция в форме знака бесконечности, по которой, перетекая с одной плоскости на другую, бегала новостная строка. Там нас встретили четыре девушки в одинаковых пиджаках. Их улыбки сияли, как в рекламе зубной пасты. Я полагал, что нас проведут за турникеты, к галерее лифтов, куда стремительно и непрерывно двигался основной поток людей. Но, выслушав Ольгу, одна из девушек поднялась и увела нас в противоположную сторону, где за декоративным куском стены, порезанным на колонны, скрывался вход в служебный коридор.

Там тоже были лифты. Уже грузовые.

– Ждите здесь, – улыбнулась девушка и ушла.

Некоторое время мы просто стояли. Ольга предсказуемо не выдержала:

– Ну и? По-твоему, это нормально?

Я как раз разглядывал зеркальные двери лифта, художественно задымленные зернистой гравировкой, и безрезультатно пытался понять, что на них изображено.

– Не притворяйся глухим.

– Извини, – растерялся я. – Не выспался.

– Удивительное дело. Сколько ни звони, ты спишь – и все равно не высыпаешься. Надеюсь, ваши приключения стоили твоей непригодности сегодня.

Я напрягся, но промолчал. Я знал, что спор сделает ситуацию только хуже. С Ольгой это было золотым стандартом общения.

– Сцилла знает, когда люди лгут. Но разве это поможет, если Кречет упрется? Только ты с уджатом видишь, что у всех на уме. И что же? За сутки отката умудрился довести себя до полуобморочного состояния.

– Я в порядке.

– Глаза стеклянные, реакции заторможенные. Ты вообще не здесь. Непонятно, как тебя ноги держат.

– Ну… – Я посмотрел вниз. – Тут ровный пол.

Зря, конечно. Теперь я был не только безответственным, но и грубияном, а такой сложный поведенческий комплекс требовал незамедлительной трепанации совести.

– От того, что мы узнаем сейчас, – тут же приступила к операции Ольга, – зависит жизнь Минотавра. В твоих силах помочь ему больше, чем может кто-то из нас. А тебе как будто все равно.

Я повернулся и взглянул на них со Сциллой в упор:

– Неправда.

В коридор, дребезжа колесиками, въехала уборочная тележка. Мы отвлеклись на нее с разной степенью благодарности и увидели низкую округлую женщину в рабочей униформе. Из-под платка, целиком покрывавшего голову, выбивался пучок обесцвеченных, похожих на хлопок волос.

Подкатив тележку к лифтам, уборщица приложила карточку к панели управления. У лифта перед нами разошлись двери. Женщина вкатила тележку в кабину, припарковалась по центру и развернулась.

– Прошу, не обращайте внимания, – произнесла певуче, будто по-арабски. – Не люблю увольнять людей по понедельникам.

– Госпожа-старший-председатель, – молвила Ариадна.

– Доброе утро, преемники. Проходите. Не будем заставлять других участников ждать.

Ариадна не заставила себя упрашивать. Я покосился на Ольгу.

– Вы не предупреждали, что тоже будете, – выдавила она.

– Мне на пятнадцать этажей выше, – молвила функция. – Было бы грубо не поприветствовать вас. В любой ипостаси Дедал – мой личный гость, редкие визиты которого годами предваряют трагедии. В равной степени это порождает во мне как почтение, так и тревогу, и, чтобы справиться с ними, личную встречу я всегда предпочту записям с камер.

Ее новый голос гипнотизировал даже сильнее, чем у девушки в пентхаусе с гобеленами. Растопленные акцентом, как сливочное масло, слова вливались в сознание, минуя предвзятость и сомнения. Конечно, после вчерашнего у меня их осталось по минимуму – я не строил иллюзий, что госпоже-старшему-председателю можно противостоять, – но на лице Ольги еще отражалась мучительная внутренняя борьба.

Наконец она шагнула внутрь. Я проследовал за ней. Двери лифта сомкнулись, и кабина мягко вошла в невесомость.

– Если вы не вмешиваетесь, – сказала Ариадна, – о каких других участниках речь?

Госпожа-старший-председатель задумчиво переставляла освежители воздуха. Все они были с ароматом еловых шишек.

– Мы договорились, что я создам условия максимальной открытости и не воздовлею над людьми, которым вы решили задать вопросы. Так тому и быть. Вы ищете истину. Мы тоже. Но для вас истина – краткосрочный, вынужденный интерес. Мы же за тысячелетия мифологических кулис и восемьдесят лет содружественного осваивания мира приложили немало усилий, чтобы отыскать кратчайший путь к ней.

– Кто еще будет на встрече? – повторила Ариадна, иммунная к певучести ее доводов.

– Кто-то, кому вы сможете задать вопросы. И кто, возможно, станет задавать свои. Не поймите меня превратно. Речь не о контроле над вашими изысканиями. Но вопрос всегда подчинен цели вопрошающего и определяет ответ в том же смысле, как бокал определяет форму воды. Ограничивает. Изолирует в звуке одного голоса. Истина же – это полилог. И в том, что вы услышите ответы на вопросы, которые не думали задавать, и ответите на вопросы, что не желали слышать, возможно, в этом я действительно беру ноту контроля. Над непредвзятостью вашего разума.

– Какая уж тут непредвзятость, – процедила Ольга. – Вы меняете договоренности на ходу. Буквально!

Она ткнула пальцем в панель справа от двери, где мигали цифры стремительно летящих этажей. Два десятка уже лежало под нами.

– Вы путаете наши договоренности с вашим восприятием их. Объективная истина, высеченная из полилогичных, не утвержденных в твердых формах правд, – вот о чем мы договорились. Что ни один голос, и мой в том числе, не заглушит остальные. Что каждый узнает все – а не только