«Стрепетовым 2 длинных, 1 короткий», – гласила узкаяполосочка бумаги среди десятка таких же. Борису всегда было совестно бывать вкоммунальных квартирах: ведь он один занимал площадь, на которой по московскимусловиям поместилось бы не менее 15 – 20 душ. В конце концов, успокаивал онсебя, квартира не моя, а министерская. Меня оттуда могут выставить в любоймомент, если решат наконец там делать музей маршала или, что более вероятно,дадут ее какому-нибудь шишке; ну, а пока почему не жить?

Дверь приоткрылась сначала на цепочке. Хрипловатый женскийголос из темноты спросил:

– По какому вопросу?

– Добрый день, – сказал Борис. – Я к Стрепетовым.

– А по какому вопросу? – повторил голос. Ближе кцепочке придвинулось лицо с папиросой. Неожиданно выглядели на нем глаза свежейголубизны.

– Да ни по какому вопросу, – пожал плечамиБорис. – Просто письмо принес.

Его, очевидно, внимательно рассматривали. Потом цепочкуоткинули, и дверь открылась. Сутуловатая «еще-не-старуха» отступила в сторону.

– Проходите, но Майки дома нет.

– Я не знаю, кто такая Майка, но у меня письмо кСтрепетовым. Вы Стрепетова, сударыня?

– Как вы сказали? – изумилась курильщица.

– У меня письмо...

– Нет, вы сказали «сударыня»?

– Ну да, я сказал «сударыня»...

– Вот вы иронизируете, молодой человек, а между тем этоочень хорошее, вежливое обращение.

– Я не иронизирую, – засмеялся Борис. – Просто уменя письмо к Стрепетовым.

Несколько физиономий выглянуло из дверей. Мальчишка летчетырнадцати застыл, раскрыв рот при виде моторыцаря: весь в коже, связанныеперчатки переброшены через плечо, очки-консервы сдвинуты на макушку.

– Проходите, проходите, товарищ, – засуетилась«еще-не-старуха», будто стараясь заслонить Бориса от любопытных глаз. –Маечка сейчас придет. – Дернула за рукав мальчишку: – Марат, ну чтостоишь, проводи товарища!

Борис вошел в довольно большую комнату, разгороженнуюхлипкими стенками, не доходящими до потолка. Все предметы мебели – шифоньер,трюмо, круглый стол, оттоманка, этажерка, стулья, ширма – были поставлены почтивплотную друг к другу, все говорило о другой жизни, в которой, возможно, былобольше простора. Окно этого, очевидно, главного отсека комнаты, так сказать,гостиной, выходило в проулок. За ним ничего не было видно, кроме кирпичного брандмауэра.Две капитальных стены и три фанерных были завешаны репродукциями картин, восновном морскими и среднерусскими пейзажами. Бросились в глаза общеизвестная«Княжна Тараканова» и увеличенная, в рамке, фотография приветливого и холеногомолодого человека в светло-сером, явно очень хорошем костюме, возможно, авторазлополучного треугольничка.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала хозяйка и сделалапаузу, чтобы дать возможность гостю представиться.

– Меня зовут Борис, – сказал Борис.

Женщина удовлетворенно улыбнулась:

– А я – Калерия Ивановна Урусова, мать Александры ТарасовныСтрепетовой.

Круглый стол, покрытый истертой «ковровой» скатертью, опаснонакренился под локтем мотогонщика. Марат, подросток с восточными чертами лица иуже пробивающимися усиками, стоял в дверях и глазел на гостя.

– Хотите чаю?

– Нет-нет, благодарю вас, Калерия Ивановна, я очень спеш у.Я, знаете ли, просто хотел передать письмо многолетней давности и в двух словахобъяснить обстоятельства...

За перегородкой что-то сильно скрипнуло и потом что-то упалои разбилось. Калерия Ивановна метнула в ту сторону панический взгляд, а Маратвесь напружинился, словно пинчер.

– Маечка должна прийти с минуты на минуту. Если высоблаговолите ее подождать, Борис, – с фальшивой светскостью произнесла хозяйка,не отрывая глаз от перегородки.

– Бабушка, можно я посмотрю, что с ней? – со страданиемв голосе спросил Марат.

– Стой на месте! – резко скомандовала Калерия Ивановна.

– Простите, я, может быть, не вовремя. – Борисприподнялся и достал из кармана куртки треугольничек. – Простите, я вашейМаечки не знаю, я только лишь принес вот это письмо...

Что-то еще грохнулось за перегородкой, отлетела шторка, и иззакутка вышла дочь Калерии Ивановны в обвисшем зеленом плюшевом халате, из-подкоторого видна была ночная рубашка. Нельзя было усомниться в степени ихродства: те же глаза, те же черты лица, с поправкой на возрастную разницу вдвадцать с чем-нибудь лет. Впрочем...

– Какое письмо? – вдруг страшным голосом вопросилавошедшая. Рывком она протянула руку к письму, волосы распались в космы,показалось, что карга какая-то вошла, шекспировская ведьма.

– Подожди, Александра! Ты должна сейчас спать! –волевым, как бы гипнотизирующим голосом скомандовала Калерия Ивановна. Маратуже тихонечко приближался, как бы готовясь схватить вошедшую Александру.

Она успела все-таки выхватить треугольничек из рук Бориса,взглянула на адрес и вдруг испустила совершенно безумный, ошеломляющий ииспепеляющий все вокруг вопль.

В коридоре тут же зашумели:

– Что тут творится?! Безобразие какое! Опять психиатричкуразвели!

Входная дверь распахнулась, на пороге появилась тоненькаядевчонка, в синем платьишке, со спутанной гривой, будто бы выгоревших, хотя какони могли так выгореть в начале лета, волос. Откинув волосы, девчонка пролаяла себеза спину, в коридор:

– Перестаньте базлать, Алла Олеговна! На себя быпосмотрели! – и только после этого бросилась ко все еще вопящей, но уже наугасающих нотах Александре. – Мамочка, успокойся! Ну, что теперьслучилось?

Александра совсем перестала кричать при виде дочери, еетеперь только терзала крупная дрожь, сестра судороги. Калерия Ивановна междутем со свежей папиросой во рту щелкала пальцами, чтобы кто-нибудь ей далприкурить, но на нее никто не обращал внимания. Борис сделал еще одиносторожный шаг к выходу.

– Он жив! – горячечным свистящим шепотом заговорилаАлександра. – Майка, посмотри! Письмо от него! Папа жив! Ну! Ну! Мне никтоне верил, а он жив! Маратка! – Она повернулась к мальчику. – Видишь,твой папочка жив!

При этих словах и на лице подростка промелькнуло нечтосродни метнувшейся лягушке.

– Жив! – торжествующе и страшно опять завопилаАлександра.

На этот раз ответа из коридора от Аллы Олеговны непоследовало.

– А где гонец? – вдруг совершенно милым, оживленным исветским тоном спросила Александра и повернулась к Борису.