После этого неожиданного признания между Борисом и Веройвдруг образовалось некоторое чужое пространство, куда вошли не толькоБольшущий, но и Сашка Шереметьев, и все другие члены «кружка Достоевского».Борису казалось, что вовсе не теплые чувства Веры к своему незадачливому мужуотталкивают их друг от друга, а вот именно ее косвенная принадлежность к этомутак называемому кружку.

За прошедший год он несколько раз бывал на их собраниях ивсякий раз ощущал не очень-то прикрытую неприязнь в свой адрес. «Достоевцы»явно его не принимали всерьез, с его мотоциклами и маршальской квартирой наулице Горького. Единственный раз он пригласил компанию собраться у него (читалитогда и комментировали запрещенных «Бесов»), однако это приглашение былонемедленно всеми, включая даже и Сашку, отвергнуто. Вряд ли они меня считаютстукачом, однако явно не доверяют как представителю «золотой молодежи». Ну ичерт с ними, думал Борис. И без них в конце концов могу освоить Достоевского:вон у деда полное собрание сочинений стоит в старом издании. Тоже мне «мудрецыи поэты», расковыряют под бутыль банку «ряпушки в томате» и машут друг на другавилками! Огорчало только, что с Сашкой дороги пошли врозь. Не надо было,конечно, и думать, что в личных тренерах он удержится надолго, при стольгомерической гордости. Однажды он ему сказал: «Ваш ВВС, Борька, это грязнаяпридворная конюшня, и я не хочу с ним иметь ничего общего!» Оказывается, ужесторожем устроился на книжный склад. Вас, Сашка, когда-нибудь погубитпристрастие к печатному слову, сказал другу Борис. Шереметьев расхохотался: этовы, сукин сын, очень точно в кофейную гущу заглянули!

Борису в его поспешной жизни, по правде говоря, некогда былоразбираться в психологии этого человека, которого он когда-то спускал наобрывках парашютных строп из горящего, обваливающегося дома на Старом Мясте и стех пор стал полагать своим едва ли не братом. Нынешняя Сашкина мрачная позаказалась ему наигранной ролью некоего современного варианта «лишнего»,комбинацией «байронита» и «человека из подполья». Иные девушки в нем, чтоназывается, души не чаяли, замирали, трепетали, едва появлялась на горизонтеприхрамывающая фигура в резко скошенном черном берете. Иной раз онснисходительно устраивал, как он выражался, допуск к телу, однако на серьезныеувлечения, вроде романа Бориса и Веры Горды, ни одна из поклонниц не могларассчитывать: что-то было такое в Шереметьеве, что исключало романы.

* * *

Однажды он исчез из Москвы месяца на два и, вернувшись,пригласил Бориса заехать «раздавить пузырь». Первое, что заметил Борис вСашкиной каморке, был стоящий на этажерке среди книг человеческий череп.Привыкший за последнее время к такого рода учебным пособиям, он не удивился, нопотом сообразил, что Шереметьев-то не имеет к урокам анатомии никакогоотношения.

– А это у вас что за новшество? – спросил он. Онипо-прежнему то ли по инерции, то ли из снобизма придерживались обращения на«вы», однако для придания то ли некоторой естественности, то ли еще большегоснобизма постоянно добавляли осколочки матерщины: «что, бля, за новшество?»

– Это она, – как бы между прочим заметил Шереметьев изамолчал, увлекшись откручиванием проволоки с пробки. В моду тогда вошлорозовое вино «Цимлянское игристое» как отличный стимулятор основного напитка,то есть водки.

– Что это значит – «она», Сашка? – спросилБорис. – Перестаньте выебываться и рассказывайте: ведь для этого же ипригласили.

Далее последовала некоторая патологическая история,рассказанная намеренно беззвучным тоном. Это череп первой женщины АлександраШереметьева, девятнадцатилетней радистки Риты Бурэ. Они любили друг друга, какПаоло и Франческа, хоть и находились в разведывательном центре вблизи корейскойграницы. Именно Рита стала яблоком раздора между юным лейтенантом и полковникомМаслюковым. Старый козел начал дрочить на нее со страшной силой, каждый деньвызывал к себе и требовал, чтобы она ему села на хер. Именно он загналШереметьева на Итуруп, а Рите запретил следовать за ним под угрозой трибунала.По всей вероятности, она сдалась, и полковник порядком над ней поиздевался сосвоими похотливыми фантазиями. Потом что-то между ними произошло. Тот парень,который Шереметьеву все это рассказывал уже здесь, в Москве, думает, что былкакой-то колоссальный бунт со стороны Риты, попытка освободиться от ублюдкаМаслюкова. Тот начал ее шантажировать, пришел однажды на комсомольское собраниеи обвинил девчонку в том, что у нее родственники за границей, белогвардейскаяветвь, и что она это скрывает при заполнении анкет. Ну, дальше все пошло, какпо нотам: вызовы в особый отдел, допросы, ждали только из штаба округа санкциина арест. В медсанчасти также было известно, что Рита беременна. Короче говоря,она исчезла с лица земли, по официальной версии ушла в тайгу и там покончиласамоубийством. Спустя время после этого ее возлюбленный Саша, сам едва несыгравший эту дальневосточную версию Ромео и Джульетты – похоже на то, что онстрелял себе в бок именно в тот день, когда она исчезла, – появился вштабе, и вот тогда-то выяснилось, что у полковника Маслюкова слишком хрупкаячелюсть.

Говорят, что все быльем порастает, но под этим «все»,наверное, имеют в виду всякую чепуху. Любовь и преступления не порастаютравнодушным быльем. Не было дня, чтобы Саша Шереметьев не вспомнил Риту Бурэ иполковника Маслюкова. Как будто он знал, что история на этом не закончится. Иточно: через три года перед ним появился парень, с которым вместе кончалиязыковую школу; тоже демобилизовался. Этот парень рассказал ему версию,которая, оказывается, бытовала еще три года назад, но осталась Шереметьевунеизвестной, потому что все бздели, как запуганные скоты. Вот такие оказалисьдела...

– Дальше? – спросил Борис, стараясь быть таким жехладнокровным, как и рассказчик. Череп, чистый и матовый, стоял теперь на столемежду опустошенной бутылкой «Цимлянского» и почти пустой «Московской особой».Нижняя челюсть, то есть mandibula, была аккуратно прикручена проволочкой.

– Стоит ли дальше? – заглянул ему в глаза Шереметьев.

– Кому же еще вы расскажете дальше, если не мне? –усмехнулся Борис.