Повезло этому тенору-любителю Полихватову, думал Борис.Кухня, дом, щетки, мыльная пена – это же прямо ее стихия! Никитка между темводил его за руку по комнатам и задавал вопросы. А это что? А это? Это глобус,Никита. А это такая напольная лампа, называется торшер. Это барометр, по немуопределяют погоду. А это ящик с запчастями, дорогой друг. Вот это поршни, а этовкладыши, серьезное дело. Это, мой друг, ты угадал, скелет человека, по немутвой старший брат изучал анатомию костей. А это уже из животного мира, малец:шкура уссурийского тигра, подстреленного, по некоторым сведениям, твоим отцом,а по другим сведениям, его шофером Васьковым. Энциклопедия, Никита,энциклопедия, поставь ее на место. А вот сейчас смотри внимательно: это портреттвоего и моего отца маршала Советского Союза Никиты Борисовича Градова. Да-да,много орденов. Ну, сам сосчитай – сколько орденов? Только до десяти умеешь? Ну,давай считай – сколько раз по десять? Правильно, три раза и еще три иностранныхкреста, значит, все вместе тридцать три ордена. А это телевизор. Что такоетелевизор? Ах, ты еще ни разу не видел, как работает телевизор!

Последний предмет, здоровенный ящик с маленьким экранчиком ивыпуклой водяной линзой, произвел на Никитку совершенно сокрушительноевпечатление. Едва только сквозь линзу проникли к нему балерины Большого театрас укороченными на японский манер ножками и несколько расплывшимися головенками,он плюхнулся на ковер и больше уже не отрывался от волшебного зрелища, пока неуснул.

Звуки энергичной уборки долго еще долетали до Бориса, покаон говорил по телефону сначала с Грингаутом, потом с Королем, потом сЧеремискиным. С многочисленными деталями и с применением самых мускулистыхвыражений русского языка мотоциклисты обсуждали завтрашний «кавказскийперегон». Решено было из города выбираться по отдельности, сборный же пункткаравана назначен был в Орле.

Отделавшись наконец от телефона, Борис уже хотел быловыключить свет, когда в спальню, деликатно постучав, вошла Таисия Ивановна.Никаких следов усталости не замечалось, наоборот, дамочка вся как бы лучиласьблаженством.

– Ну вот теперь, Борис Никитич, смею вас уверить, не узнаетеместа общего пользования, – с торжеством сказала она.

– Места общего пользования? – несколько смешался он.

Она засмеялась:

– Ну да, у вас же не коммуналка! Вы один тут сидите в такихчертогах! Ну, я имела в виду ванную, туалет, кухню, кладовки... Ну вот пойдитепосмотрите, ну, пойдите же, пойдите! – Она взяла его пальчиками зазапястье и слегка потянула. – Ну вот, пойдите, посмотрите, БорисочкаНикитич!

Вдруг сладкая тяга прошла от руки по всему его телу. Этогоеще не хватало. Он убрал руку.

– Я верю, верю, Таисия Ивановна! Сразу видно, какая вызамечательная хозяйка...

Она обвела глазами стены спальни:

– Конечно, тут за один вечер не управишься, в таких-тохоромах. Вот если бы мы так не спешили, Борис Никитич, я бы у вас тут на неделюосталась и навела бы полный блеск. Вы, наверное, читали роман «Цусима», да? Воткак там адмирал-то проверял чистоту на корабле? Вынет белоснежный платок изнагрудного кармана, – она изобразила извлечение адмиральскогоплатка, – и к палубе прикладывает, – она нагнулась, чтобы показать,как адмирал чистоту проверял, и посмотрела на Бориса снизу.

Жар опять прошел по его телу. Ну вот, только этого нехватало. Нет уж, этого не будет, это уж слишком даже для такого скота, как я...

– Вы, наверное, устали, Таисия Ивановна? Наверное, чертовскиустали после такого-то дня, да? Там в Никиткиной комнате вторая кровать, вполнеудобно...

– Вовсе я не устала, Борис Никитич. Ни капельки совершенноне устала. У меня такое сегодня радостное чувство, Борис Никитич, и такая к вамблагодарность, что вы Никитушку признали и меня приветили. – Рыдания сноваподошли к ее горлу и, словно для того чтобы не дать им разразиться, она быстросняла халатик и отшвырнула в сторону, оставшись лишь в лифчике итрусиках. – Я просто не знаю, как вас отблагодарить, Борисочка миленькийНикитич. – Она присела на кровать спиной к нему и попросила: – Расстегнитемне, пожалуйста, лифчик, Борис Никитич...

Прошло довольно продолжительное время, пока после чередывсех излюбленных Борисом классических поз они наконец отпали друг от друга.

– Вот теперь-то уж я устала, Борис Никитич, –прошептала она. – Теперь уж ни рук, ни ног не поднять... Ой, давно уж ятак не уставала...

Ну вот, еще одну мамочку приобрел, идиот, зло думал Борис, вто время, как нежно поглаживал спутанные светло-каштановые волосы ТаисииИвановны.

– Спасибо, Таисия Ивановна, – проговорил он. –Спасибо вам за нежность, а теперь идите, пожалуйста, к Никитке в комнату. Ну,хотите, я вас туда на руках перенесу?

– Не могу даже мечтать об этом, – пробормотала она.

Он поднял ее и пронес в другую спальню, бывшую детскую, гдесейчас как раз и спало новое градовское дитя. Положив голову ему на плечо, онавсе бормотала слова благодарности. Когда они вступили в комнату, Никитка вдругсел в кровати, слепо посмотрел на них и тут же рухнул башкой в подушку. Борис положилТаисию Ивановну на вторую кровать и накрыл одеялом. Она тут же заснула.

Хорошо еще, что Вера не явилась со своим ключом среди ночи,как это часто с ней бывает, подумал он, возвращаясь к себе. Опять быразгорелось что-нибудь чрезвычайно драматическое. Ей почему-то можно ревновать,а мне полагается не спрашивать ни о ком, уж тем более о ее муже. О муже,собственно говоря, ведь она сама мне рассказала, я ее за язык не тянул.

* * *

Знаешь, он очень ранимый человек, просто огромный ребенок,как-то вдруг стала рассказывать она. Его родители в лагерях, то есть отец влагере, а мать в ссылке, но он придумал себе фиктивную биографию, чтобыокончить МАИ. Теперь он работает в «почтовом ящике» и дрожит, что делораскроется. Он вообще всего вокруг боится, и меня тоже. Когда мы поженились, онмесяц не ложился со мной в постель, боялся своей несостоятельности. Напивался,хамил, безобразничал, ох, как он меня оскорблял, ты себе не представляешь. Авот теперь как-то стал гораздо лучше, во всех отношениях стал человечнее,добрее. Я ведь уже хотела его выбросить на помойку, а теперь мне как-то егожалко: все-таки муж. На него как-то хорошо действует дружба с этим твоимдругом, ну, «лордом Байроном», ну, этим исключительным Сашей Шереметьевым.

– Позволь! – изумленно воскликнул тут Борис.

– Ну, конечно, это он, – засмущалась звезда рестораннойэстрады. – Ты же его знаешь, ну, это же Николай Уманский, они еще егозовут Николай Большущий...