– Ну, хорошо, слушайте, Борька, но только потом не шипите наменя за то, что потревожил чистую душу советского спортсмена. Я выкопал иззагашника свой «ТТ» и отправился на Восток. Из Благовещенска неделю лесомпробирался в запретную зону. Маслюкова я увидел утром, когда он провожал своюмладшую дочку в школу. Положительный такой дядяша, образцовый отец семейства,челюсть починил, папироской попыхивает, дочку поучает... На обратном пути отшколы я его и затащил в кусты. Когда он очухался, я ему сказал: «Вы, кажется,поняли, что я не шучу, а теперь вставайте и показывайте, где закопали Риту». Поправде сказать, не понимаю, почему он меня так старательно вел к этому месту.Может быть, выжидал момент, чтобы сбежать или обезоружить похитителя. Многоговорил патриотического, взывал к моей совести комсомольца. Мы шли почти весьдень, и потом передо мной, как в бреду, среди бурелома открылось заболоченноеозерцо и над ним бугор с тремя елками и с глубоким проемом в восточную сторону,к Японии. Я сразу понял, что это то самое место. И Маслюков тут сказал: «Вотздесь лежит шпионка Бурэ, и здесь я часто сижу и вспоминаю, какая она была».

Могила, Борька, вернее, эта яма была давно разрыта зверьем,так что можете не думать, что я совсем уже с резьбы сошел и копался тамнаподобие вурдалака. Я просто взял вот именно этот, столь знакомый вам по вашимштудиям предмет, что сейчас смотрит на нас глазницами пустыми, как весь космос.Он был почти в таком же виде, что и сейчас, я только лишь хорошенько протер егоплащ-палаткой...

– А что же Маслюков? – спросил Борис.

– Его больше нет, – пробормотал, свесив волосы надпепельницей, Александр и вдруг грянул кулаком по столу: – Что же вы хотите?Чтобы я разыграл сцену христианского всепрощения? Чтобы вместе с убийцей пролилслезы над объектом общей любви?!

– Перестаньте орать! – в свою очередь шарахнул кулакомпо столу Борис. – Вы что, не понимаете, что об этом нельзя орать?!

Два этих мощных удара нарушили гармонию стола. Темнаябутылка покатилась и упала вниз, на коврик, не разбившись. Прозрачная бутылкатоже покатилась, но была вовремя подхвачена и опорожнена в стакан, после чегозаброшена на стоящее почти вплотную лежбище Шереметьева с зеркальцем визголовье и с декадентской Ледой, вырезанной по дубу.

– Хотел бы я знать, сколько в этой истории правды, –сердито сказал Борис.

– Не знаю, – хитро сощурился Шереметьев. – Иногдая кладу руки на этот череп, и мне кажется, что это именно те бугорки, которые яощущал, когда гладил ее такое прекрасное лицо. Я в этом просто уверен, что этоименно те самые бугорки... Значит, она всегда со мной. Хотя бы это я могусделать: посреди полной беспомощности и заброшенности соединить ее прах сосвоим...

– Слушайте, Сашка, а вы не заигрываетесь, а? – В Борисепочему-то нарастало раздражение. – Вам не кажется, что вы тут стараетесьперещеголять всех героев Достоевского? Я боюсь, как бы вы, ребята, вообще незаигрались вкрутую с этим вашим кружком. Знаете, я недавно у деда прочел, чтосамого Достоевского за такой же вот кружок к смертной казни присудили и ужемешок на голову надели, а ведь время тогда не такое было, как сейчас. Выслышали об этом?

– А как вы думаете? – надменно, с черепом в ладонях,вопросил Шереметьев. – Неужели вы думаете, что мы не знали об имитациирасстрела на Семеновском плацу? К вашему сведению, мы именно и начали спетрашевцев, и все поклялись на этом мешке, что не струсим.

– Ах вот как! – воскликнул Борис. – Я вижу, чтоэтот кружок у вас не только для самообразования!

– Идите на хуй, Борька, – отмахнулся Шереметьев. –У вас все еще какой-то школьный подход к действительности. Поэтому ребята вас ичураются. Вам на мотоциклах гоняться, а не... а не Достоевского читать...

Проклиная себя за столь неуместное раздражение – чем онобыло вызвано, странной завистью ли к Шереметьеву, злостью ли на себя заотсутствие таких глубоких и страшных провалов в подсознание, – Борис встали сделал шаг к выходу. Вдруг положил руку Шереметьеву на плечо:

– Простите, Сашка, что я не совсем поверил в ваш рассказ.Может быть, вы правы, у меня развивается какое-то спортивное, безобразноелегкомыслие, какая-то наглость от причастности к ВВС. Однако я хотел васспросить: помните вы хоть один случай, когда я струсил или предал?

– Нет, не помню, – мрачно ответил Шереметьев.

На этом они и расстались. Дружба вроде бы была подтверждена,однако оба начали ловить себя на том, что к новым встречам не очень-то тянет.

* * *

...Вспоминая сейчас, в ночь перед выездом на Кавказ, этинедавние разговоры, Борис совсем разгулялся. Сна не было ни в одном глазу. Онходил по спальне, прислушивался к доносящемуся издалека похрапыванию своихмилых гостей и вдруг увидел в углу раздутую папку, полученную утром отВуйновича. Он бросил ее на кровать, сам плюхнулся рядом, отщелкнул застежки ивдруг мгновенно, щекой к этой папке, заснул.

* * *

Сад в тумане, а сверху уже наступает солнце. «Встану я вутро туманное, солнце ударит в лицо» – вот именно о таком утре было сказано.Мэри Вахтанговна подстригала садовыми ножницами кусты, подвязывала к заборутяжелеющие розы. АрхиМед сидел на крыльце террасы, иногда провожая взглядомпролетающих тяжелых шмелей.

Мэри вдруг посетило ощущение, что вот так она уже пятьдесятс лишним лет подстригает кусты, а может быть, и все сто. Женщина, подстригающаякусты и подвязывающая розы, – таков постоянный сюжетхудожника-импрессиониста. L’impression de vie, лучше уж сказать: l’impressiond’existance. Издалека, сквозь повисший солнечный туман и шумно присутствующийповсюду грай грачей, доносились звонки конки. Быть может, Бо любимый ужевозвращается с практики. Позвольте, какой конки? Это все фокусыбарометрического давления. А также прошедшей жизни. На самом деле, чем крикигимназистов, гоняющих на велосипедах по аллее Серебряного Бора, отличаютсяот... Позвольте, каких гимназистов, уж давно нет никаких гимназистов. Сейчасподнимется туман, и все встанет на свое место.

За забором, всхрапнув, остановился автомобиль. Приехали заБо из наркомата? Боже мой, уже и наркоматов ведь нет, вернулись министры...Калитка открылась, и на аллее появился молодой человек: Никита Второй ли, Борисли Третий, да нет, это Бабочка – наш Четвертый, неподражаемый!

– Мэричка, я тебе привез сюрприз! – крикнул внук.АрхиМед уже был тут как тут, крутился, напрыгивая на любимого молодогочеловека. Тот взял его за ошейник, и пес застыл в фигуре вполне человеческого,двуногого удивления.