В лагере мы вшестером поселились в двух полярных палатках пирамидальной формы, а Лиз, которая совмещала роли связиста, исследователя и нашего ангела-хранителя, разместилась одна в самой маленькой палатке. Мы должны были провести здесь всего три дня. В крайнем случае – пять дней, а провизии у нас хватило бы на две недели.

Роджер оставался на ледяной башне уже два дня.

[Лиз]

Всю ночь я общалась по рации со станцией Мак-Мердо и пыталась выяснить, когда они смогут приехать к нам. Но они сказали, что это небезопасно.

Я не знаю, что делать, поэтому в конце концов отправила всех альпинистов в их палатки. Не выношу, когда они стоят и смотрят на меня, словно молчаливый хор из греческой трагедии. Я ни в чем не виновата. Они осознавали, насколько опасно такое экстремальное восхождение. Причем экстремальное и с точки зрения высоты, и с точки зрения окружающей среды. Они знали, что температура может оказаться слишком низкой для восхождения, а лед может начать крошиться и отваливаться кусками размером с обеденные тарелки под их ледовыми инструментами.

Когда мы только приехали сюда, все альпинисты собрались у подножия башни; они кричали, свистели, били по ней кулаками и непристойно шутили. Роджер похлопал по ледяному склону, словно башня была уставшей собакой, и назвал ее самой большой перевернутой сосулькой на свете. А мне она напомнила один из тех огромных термитников, которые находят в австралийских пустошах, она казалась бесформенной и готовой в любой момент развалиться на части, но на самом деле ее строение на редкость затейливо, бесконечно сложно, как будто она имеет внеземное происхождение.

Альпинисты спорили, из какого льда возникла башня. Был ли это лед из застывшей воды, или сильно спрессованный горный лед, или их сочетание? Мне показалось, что Роджер был единственным, чью заинтересованность можно назвать искренней. Он сказал, что лед в башне – белый, так как его, скорее всего, наполняют пузырьки воздуха, и что из-за этого непросто будет пользоваться ледорубами.

Я спросила его, считает ли он, что башня полая. По правде говоря, я пошутила.

Он сказал «нет», но его ответ прозвучал с вопросительной интонацией.

[Альпинисты]

Лиз просит нас оставить ее одну на несколько часов, она попытается вызвать спасательный отряд, который заберет нас раньше назначенного времени. Мы берем с собой в палатку одну из раций, садимся, повторяем имя Роджера и слушаем. И вот через помехи до нас что-то доносится: какой-то гул прорывается сквозь белый шум, в нем нет ни ритма, ни мелодии, скорее, он похож на частотные колебания, и мы ощущаем их в своей голове. Чтобы услышать его, даже не нужно слушать. Но мы все равно прислушиваемся, распознаем его и реагируем.

Богатенький мажор из тех, что потом становятся воротилами на Уолл-стрит, и который бросил в свое время Йельский университет, не доучившись всего один семестр, чтобы поехать в Портленд за своим парнем – любителем паркура, начинает надевать термобелье. Он замирает, протягивает руки, затем прижимает пальцы к ушам, открывает и закрывает рот. Он кричит, всхлипывает, глотает слюну и откашливается. Пытается говорить, но это бессмысленно. Его слова как будто ничего не значат, и мы забываем их сразу же после того, как он их произносит.

Вермонтец пританцовывает в своих белых в черную крапинку зимних штанах. Он не надел куртку, и помимо штанов на нем только термобелье. Он отцепляет висящий на поясе ледоруб и прижимает язык к его острому кончику так сильно, что выступает кровь. Вторую руку он засовывает в штаны и начинает кричать.

Двадцатидвухлетняя альпинистка – самая молодая из нас. У нее зубной протез на верхней челюсти – несколько зубов она потеряла во время игры в регби. Она привязывает альпинистские кошки к босым ногам нейлоновыми шнурками от ботинок, и кажется, что у нее выросли стальные когти. Она жует свой протез, хрустит им и выплевывает кусочки керамических зубов.

Повар-самоучка, чье детство прошло в различных сиротских приютах Атланты и ее окрестностей, пока в возрасте пятнадцати лет он окончательно не сбежал оттуда, осторожно обматывает вокруг шеи веревку. К каждому концу он прикрепляет по десятисантиметровому ледобуру. Он пытается положить один из ледобуров себе на руку. Но тот соскальзывает и острым концом оставляет рваную рану на его коже.

[Лиз]

Когда мы пили виски у меня в палатке, Роджер гладил ступней икру моей ноги. Я ненавижу, когда ко мне прикасаются ноги других людей, но его не остановила. Виски помогает оттаять во всех смыслах слова.

Он спросил меня, почему девять из двенадцати месяцев в году я провожу на антарктических станциях вместо того, чтобы… тут он осекся, предпочитая не озвучивать более удачные варианты. Я хотела солгать ему, сочинить историю о том, что мое детство прошло в глухом бедном поселке на Аляске, родители пили и плевать на меня хотели, поэтому жизнь среди снега и холода – это единственное, что я заслуживаю. Но вместо этого рассказала о том, как однажды нашла мертвую крольчиху в сугробе у нас на заднем дворе. Я взяла ее в дом, закутала в одеяло и прижала к груди, пытаясь согреть и спасти.

Рассказав историю о крольчихе, я замолчала. Мы еще выпили. Потом я начала дразнить его, говорить, что я единственный человек, который поможет ему уцелеть посреди Антарктиды.

Он спросил, спасу ли я его, если он застрянет в сугробе.

Я сказала ему, чтобы он перестал трогать меня своей мерзкой ногой, а потом поцеловала.

[Альпинисты]

Мы выходим из палатки. Здесь так холодно, что кровь стынет в жилах. Мы не видим башни, но знаем, где она. Нам не нужна рация, чтобы услышать ее. Мы идем, вытянув руки вперед, пока они не упираются в ее основание. Мы вслепую размахиваем нашими топорами. Знакомые вибрации передаются из запястий в предплечья, и это приятное ощущение. Башня сдается под остриями наших ледовых инструментов и когтями наших кошек. Мы начинаем подниматься вверх, отрываемся от поверхности ледяного континента. Буря стихает, и даже если и не стихает, она будто перестает существовать, а мы пробираемся внутрь башни и видим, как там что-то движется, клубится или течет, как вода в ручье, как кровь в венах.

Мы смотрим вверх, мы смотрим вверх и видим башню и ее великолепный белый лед – невероятно яркий, сияющий в вечности, сияющий в бездне.

[Лиз]

Мне наконец сообщили, что два вертолета из ближайшей швейцарской базы попытаются добраться до нашего лагеря и вывезти нас в течение двенадцати часов, если появится окно в неожиданно налетевшей свирепой снежной