автору построить свой мир, рассказать историю и является важной частью этой истории, которая продолжает волновать читателей, потому что автору действительно есть что сказать.]] Несмотря на ваше довольно красноречивое и справедливое (тот парень и правда был полным идиотом) публичное заявление в пику оппоненту во время вашего с ним общего выступления на Комиконе, послушать которое пришли чуть больше сорока зрителей, вы боитесь смерти и смерти ваших произведений, вы боитесь, что вас забудут, боитесь, что вы занимались и занимаетесь совершенно бессмысленным делом, что оно так же бессмысленно, как попытка Элизы сосчитать дырочки на потолочной плитке или как до ужаса жалкий костюм мумии Джеффа, и, в конечном счете, вы боитесь той пустоты, в которой будет навечно заточен Мартин Уикс по прозвищу Поп. Я серьезно, почему К.Б. (это действительно я? Или эта К.Б. ваше альтер эго, мистер Двусмысленность?) все время должна говорить о том, как это полезно и весело писать связанные друг с другом произведения и создавать единую литературную вселенную, в которой вы являетесь ее звездой, ее черной дырой, ее богом и ее дьяволом? Возможно даже, мои инициалы «К.Б.» (хмм, где я могла их видеть прежде? Я вас сейчас развеселю!) олицетворяют ваше очевидное (иногда в очевидности нет ничего плохого, как и в тяжеловесности тоже могут быть свои достоинства, мистер Двусмысленный Ужас) писательское желание (временами невысказанное и неосознанное) создать нечто такое, что переживет вас и переживет надолго, создать нечто такое, что сможет заполнить бесконечную пустоту в конце этой книги. Послушайте, я все поняла и не виню вас. Вы не уникальны с подобными мыслями. И мне хотелось бы обсудить это с вами лично, как только вы закончите читать все, что я написала. Пожалуйста, дочитайте до конца. Если вы бросите, это будет нечестно. Вы можете просто оставить здесь закладку и отложить книгу. Я еще не решила, будете ли вы читать мои записи, стоя у кухонного стола, или сидя в кресле, или, что скорее всего, в дело вступит защитный инстинкт, и вы будете ходить по коридору на первом этаже, держа эту заметку в руках (а Холли будет бегать за вами, но очень осторожно, опасливо, ведь она чувствует ваше настроение, видит, что вы расстроены, она начнет дрожать и в какой-то степени станет вашим фамильяром), вы услышите шум собственных шагов и легкое постукивание лапок и коготков Холли и начнете прислушиваться к другим звукам в доме, возможно, вы их услышите, а может, и нет, но это неважно, потому что вы не сможете помешать тому, что случится в конце, и вы будете злиться на себя, что не заметили ничего странного, когда вошли в дом, не обратили внимания на Холли, которая встречала вас не так бурно, как обычно. Вы будете читать это и представлять, как я вся сжалась в комок, притаилась за книжным шкафом и готовлюсь выпрыгнуть, сжимая в руках оружие (возможно, самодельное) или хуже того, у меня вообще ничего не будет, я нападу с голыми руками, и, возможно, вы на этом месте бросите читать и просто притворитесь, будто прочитали остальное, чтобы у вас было больше времени на размышления, чтобы вы могли придумать план: подойти к входной двери (заперта; вы не успеете открыть ее вовремя) или к двери черного хода (аналогично заперта), но я не позволю вам зайти так далеко. Вам не стоит волноваться: пока вы все еще читаете эти строки, у вас есть время, время дочитать до конца, или даже чуть больше, хотя я не могу вам этого обещать. Вы ведь понимаете это, правда? Я хотела бы сначала поговорить с вами, если у нас действительно будет время, я заставлю вас признаться в вашем страхе не только перед смертью, но и перед забвением, в страхе, что вас забудут все, кого вы когда-нибудь любили, вы навсегда утратите все, к чему прикасались, что было для вас особенно важно среди тех мелочей, которые вы могли считать смыслом своей жизни. После первой волны паники и ужаса вы поймете, что уже видели меня прежде в темном доме, когда были совсем одни, а иногда и не одни. Вы расскажете мне о тех прекрасных днях, когда постигали смыслы эфемерной и неосязаемой природы всего сущего, универсальность этой бесплотности. Каждый эпизод жизни ждет одна судьба, судьба полнейшего забвения и небытия, и есть какая-то неописуемая красота в нашем совместном существовании во всем этом – и бла, бла, бла. Я не пытаюсь издеваться над вами. Правда, не пытаюсь. На самом деле, в сентиментальности нет ничего плохого, и я здесь не для того, чтобы рассказывать вам о ваших заблуждениях. Я не пытаюсь рассуждать о «смысле жизни». Не мне заниматься такими вопросами. Я понимаю, почему вы так сражаетесь за все это. Я просто хочу вам сказать, что нет никакого бессмертия (ни для Шекспира, ни для Малютки Тима [и персонажа книги, и исполнителя из Вегаса], ни для величайших героев, ни для самых страшных злодеев, ни для вас, ни для кого бы то ни было), есть лишь одна физическая и абсолютная пустота. Вы скажете, что понимаете это. Так и будет. Затем наступит моя очередь для неожиданного откровения. Я удивлю вас, и спрошу, почему именно ужасы. На этот вопрос вы никогда не могли дать толковый ответ никому, даже самому себе. Вы подумаете (если позволит время) и скажете, что это все из-за надежды ужаса и ужаса надежды. Вы не попытаетесь что-либо объяснить или развернуть ответ. Мы оба так и не поймем до конца, что именно вы имели в виду, но решим, что вы близки к истине, а большего уже и не нужно. После этого обмена репликами мы уже не будем разговаривать, вы уйдете в ваш кабинет, а я буду следовать за вами на расстоянии, как всегда. На время мы расстанемся. Может быть, на час, может быть, на пятьдесят лет. Однако в конце концов наступит последний момент. И неважно, принесет ли мое появление успокоение или ужас, но я заберу вас.

И вашу маленькую собачку тоже.

Дальнейшие вопросы к сомнамбуле

Он длинный, как жердь, одет во все черное, у него черные волосы, и глаза его черны – как два огромных колодца на лице, сколько в эти глаза-колодцы ни заглядывай, все равно дна не разглядишь. И эти его глаза-колодцы видят нас даже сейчас. Его глаза смотрят сквозь толпу зрителей и выбирают нас, ведь таково было обещание сомнамбулы. Нам