— То есть… кто-то обратился к тёмным богам и пожелал моей смерти? — спросила Миа охрипшим голосом и почему-то вдруг вспомнила Марчеллу.

Хотя вряд ли та может достучаться до древних богов своими молитвами.

— Может, и так. А может, и нет. Карты не дают прямого ответа. Тут всё зыбко, может это даже не один человек…

Не один?!

— От чего меня хотела защитить моя мать? — спросила Миа, глядя на старую цверру. — В прошлый раз ты говорила — не время. Но теперь время пришло. Что за тайну она скрывала? Она ведь не была цверрой, так кем она была? От кого бежала?

Мама Ленара одним движением собрала карты в колоду и сунула их под маленькую подушку, а сама, задумчиво затянувшись, выпустила облако табачного дыма из трубки.

— Мы подобрали её в море, в устье Понталленты, примерно в это же время, перед Ночью Откровений. Тебя и её. Да… Помню… Тёплая была весна… Я её спасла, вернула к жизни с помощью обряда. И мы поселили её здесь. Мы ведь ни о чём не спрашиваем, тут у всех свои тайны. От кого она бежала, я не знаю. Но перед тем, как исчезнуть навсегда, в ночь перед этим, она приходила ко мне. И я ей гадала. Ей выпали в тот раз плохие карты. Очень плохие! И тогда она попросила меня сделать всё, чтобы тебя защитить. И я сделала. Но видно, в эту ночь пришло и твоё время… Твоя мать сказала, как придёт время, сказать тебе, чтобы ответы ты искала в её тайнике. Она сказала, ты знаешь где.

Да. Она знает. Это тайник в склепе.

Вот только тот тайник пуст. Там нет ничего, кроме вещей самой Дамианы…

— Как мне узнать, чего они хотели от меня? Эти королевы? — спросила Миа напоследок.

— Ты должна слушать только себя, своё сердце, — мама Ленара приложила руку к груди. — Что оно подскажет тебе, то и правильно. Видишь, везде неопределённость и вокруг тьма. Карты говорят, что это твой путь — пройти через тьму. И тут только сердце помогает. Слушай подсказки Светлейшей, да пребудет её свет в твоём сердце.

Миа слушала и ничего не понимала. Нет хуже предсказания, чем слушать своё сердце. Она и сама так говорит каждой второй женщине на гадании. Любую глупость потом можно оправдать собственными сердечными желаниями, которых у каждой женщины в день по сто штук! А ей не это нужно сейчас! Сейчас на её сердечные желания полагаться никак нельзя. Потому что они совсем, совсем… запутанные.

Утром она хотела сбежать в Марджалетту — и вот она здесь. Но думает только об одном… о том…

Думает она о том, чтобы маэстро от мамы Ленары ничего путного не узнал. И чтобы снова обратился за помощью к ней. К Дамиане. И это… глупо?

И это глупо, да!

Потому что с утра ей хотелось выпрыгнуть в окно и сбежать из палаццо Скалигеров, а к вечеру она места себе не находила, думая о том, хватит ли маэстро смелости и безрассудства, чтобы явиться в Марджалетту!

А ему хватило и того, и другого.

И когда он позвал, она села в лодку и поплыла с ним обратно, не сказав ни слова. Забыв о том, что ему, наверное, нужен только её дар и что верить патрициям — последнее дело. Подумала только, что может, он соврал о том, что именно сказала мама Ленара. Надо было проверить, но…

Но если слушать треклятое сердце, как и велели карты, то оно и радо тому, что она сейчас плывёт обратно. И оно не собирается ничего проверять.

А после слов маэстро: «Вы ведь будете со мной. А со мной с вами ничего не случится, я вам обещаю», оно и вовсе бьётся через раз.

О, Серениссима! Нет, Дамиана, нет! Не будь дурой и каракатицей! Слушать сердце — это последнее дело! Разве не хватило тебе Рикардо Барнезе?! Разве выживешь в гетто, думая только сердцем?!

Впереди Жильо работал вёслами и напевал себе под нос какую-то заунывную баркаролу. Фонарь на носу лодки поскрипывал, покачиваясь на поворотах, и пятно света металось, выхватывая из темноты то корни, то коряги, то длинные ветви тальника, лежащие на воде.

Пока они плыли в дебрях Марджалетты, мокрые ветви касались плаща и бортов лодки, сучья скребли по днищу… А Миа ощущала только, как дождевые капли падают на толстую кожу плаща, а ещё…

… как близко к её руке лежит рука маэстро. Так близко, что они слегка соприкасаются тыльными сторонами. Совсем чуть-чуть, но и этого прикосновения достаточно. И ей кажется, что это от него исходит невыносимый жар, как от печи. Но он не обжигает, нет. Это даже приятно — ощущать вот так рядом его руку и исходящее от него тепло. Сидеть рядом с ним. Она ощущает невидимое притяжение, такое сильное, как будто они две ветви тальника, разведённые в разные стороны и натянутые до предела. Между ними висит такая напряжённая звенящая тишина, что, если бы не дождь, от неё можно было бы просто оглохнуть. И почему-то кажется, что ещё немного и маэстро обнимет её за плечо, потому что сидеть вот так под одним плащом, удерживая его над собой и отстраняясь друг от друга, ужасно неудобно.

Но нет… Всё это просто кьянти… И темнота… И дождь…

Она гадалка из гетто, он патриций…

Маэстро её не обнимет. Он слишком воспитан для такой бестактности. А она просто немного пьяна и испугана… и слишком глупа, потому что думает об этом!

Лодка бесшумно скользила по чёрной воде, и мимо в безмолвии проплывали тёмные дома с редкими пятнами светящихся окон. Дождь шлёпал по воде и всё смешалось в этой непроглядной темноте: небо и земля, набережные, стены, крыши. И любой человек в такую погоду хотел бы только одного: побыстрее оказаться в своём доме. В тепле, а она…

… а она хотела, чтобы это путешествие длилось и длилось…

— Так мама Ленара не знает, кто проводит этот обряд? — спросила Миа, чтобы как-то нарушить напряжённую тишину между ними и отогнать навязчивые мысли об объятиях.

— Не знает, — ответил маэстро, и голос его прозвучат как-то хрипло. — Но у меня есть подозрения насчёт той женщины в красном бархате, которую вы видели в подвале.

— Вы думаете это она? Убийца — женщина? — удивлённо спросила Миа.

— Не совсем. Но она явно имеет к этому какое-то отношение. Судя по её наряду и украшениям — это патрицианка. И завтра мне понадобится вся ваша наблюдательность и ваше предвидение, чтобы определить, кто она такая.

— И как я это определю?

— Человек, вещь или место? Так вы говорили, — в голосе маэстро послышалась усмешка. — В этот раз будет человек. Если и искать где-то богатую патрицианку, так это в театре. И завтра мы с вами туда пойдём.

— В театр?!

— В театр.

— О, Серениссима! С утра в сумасшедший дом, а к вечеру в театр?! — воскликнула Дамиана.

— Вам не нравится насыщенная событиями жизнь, маэсса О'Мелья? — спросил маэстро и, хотя лица его не было видно, нетрудно догадаться, что он над ней подтрунивал. — Я полагал, что цверры легки на подъём, так не разочаровывайте меня. Сомневаюсь, что вы когда-нибудь бывали в театре.