открылась залитая светом дверь, и смутный силуэт с белым шарфом – Ким – шагнул за порог Ноября. Мальчик вскинул на Янку сосредоточенный взгляд, беззвучно что-то произнёс – и исчез, разлетевшись снежинками.

Янка дёрнулась вперёд, влетела лбом в каменную преграду и свалилась на землю, сбоку от колонны – чёрной, шершавой, непрозрачной. Мир всё ещё плыл, и в груди тянуло.

«Это просто глюки?!»

– На пороге Ноября ры… рыба… – Янка запнулась, нащупав под рукой стекло. – На пороге Ноября рыба ловит… Папа?!

Стекло, четыре металлических загиба, фанерка с «ножкой» сзади – обычная фоторамка. А под стеклом – очень знакомое выцветшее фото: двое на ступеньках ЗАГСа, как банально. У неё – простенькое платье, самодельная фата из тюля, букетик с тёщиного огорода. У него – белая рубашка и серые брюки, старательно зачёсанные тёмные курчавые волосы и такой сосредоточенный вид, будто сейчас кончик языка от усердия высунет.

Ян и Марьяна – почти Иван да Марья. Прям как в сказке, не продлившейся и восьми лет.

Янке очень не хотелось думать, что в Ноябре делает это фото, потому что она слишком хорошо его помнила. Фото стояло на верхней полке книжного шкафа всегда… хотя нет. До того, как всё случилось – фотография ведь в другой, белой рамке висела над столом? Это потом стекло раскололось, и мама убрала фотографию на полку…

Но не выкинула, несмотря на то что сказка про Ивана да Марью закончилась криками, ссорами и заходом в суд перед последней папиной командировкой.

Снежной-снежной, столь ненавистной Янке с тех пор зимой…

И вот теперь фото валяется посреди Ноября. И почему Янка чувствует себя так, будто мама её саму выбросила, а не только собственную память?! Выбросила… и предала.

«На пороге Ноября… рыба ловит… Да какая разница!»

– Да катитесь вы все! – злость вздёрнула Янку на ноги. Что-то слепо толкалось в сердце в поисках выхода, словно туго сжавшие свои кольца змея. – Все-все!

И мать, выбравшая своего Лерочку.

И отец, ушедший из семьи только затем, чтобы глупо погибнуть.

И Ким, которого Тот любой ценой хочет вывести за порог, а значит – самому перестать быть, и Тот не может этого не понимать…

Вот и Тот пусть тоже катится!

И та пресловутая Дверь, из-за которой началось это путешествие, уже убившее Тэшку.

И Алатырь, который где-то недалеко отсюда… На море-окияне, на острове Буяне.

…На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

Стерегут-берегут его змея да птица,

И у змеи Гарафены лик девичий да глаз чёрный,

А у птицы Гаганы клюв железный да когти медные.

Не разгадать тебе загадки змеиные —

Сдавит грудь тебе змея своими кольцами.

Не одолеть тебе когти птичьи —

Раздерёт тебя птица, сердце выклюет.

Алатыря не коснуться, назад не обернуться,

Не ступить, не вздохнуть, слова не вымолвить,

А лежать тебе под Алатырь-камнем —

Бездыханным, бессердечным

На веки вечные.

В первый момент, когда Янка сорвала рыбку с шеи, было больно. А потом, как в том сне, гипсовая оболочка разлетелась на куски. Заскакали у ног тени.

Сердце не билось.

Мир провалился из-под ног – вниз.

Мгновение пути. Тот

– Я-ян!

Оцепенение от крика треснуло, как скорлупа.

Но про скорлупу – это чужие слова, чужое сравнение, а вот крик – свой собственный.

Ижак в чехле на плечо – и кинуться вперёд, так быстро, как только можешь. Плевать на прущую из болта ржавую дрянь, от которой повсюду хрустит лёд. Ленка с Серёгой и вдвоём справятся, о Киме волноваться нечего.

Золотой одноглазый росчерк – вспышка! – катится под ноги мелкий хлам, который не проблема просто перемахнуть. Ах, да, Майк, спасибо!

Вперёд, вперёд, бегом. Потому что стоять на месте – невозможно.

Солнце проглянуло всего на секунду, но этого достаточно. Привычным движением сжать пальцы, хватаясь тенью за ошейник Доли – всё, она проведёт, как бы Искажение ни перекрутило эту несчастную землю. Остаётся только бежать так быстро, как можешь.

Нет. Ещё быстрее!

Искажение шепчет на разные голоса, зовёт, воет… но где та сила, что отклонит полёт стрелы, что исказит путь камня, падающего на землю?

Тот – не человек. Тот – намерение. Чужое ли или своё собственное, он не знает сам, но бежит, увлекаемый собачьей тенью, едва ли наступая на землю, вспарывая Искажения, как острый нож – ткань, и тянущая его вперёд струна гудит гневно и больно, и чья-то воля выжигает из неё те крохи силы, что ещё оставались.

В момент, когда выглянувшее в прореху туч солнце бросает блик в глаза, Доля просачивается сквозь тень пальцев и исчезает, сливаясь где-то впереди с Недолей. Через три шага снова возвращается, тычется носом.

А Тот стоит и не может дышать. Ему кажется, что это его сердце не бьётся, и образы Доли он понимает не сразу.

«К-какая огромная птица?!»

Глава 20. Сердце в ладони

Снег легко стирает следы, но кое-что ему не по силам.

Например – запах. Огромный белый зверь бежит рысцой, чуть склонив к земле голову, а за ним торопятся люди, беспомощные сейчас, хуже слепых котят. Да, одна сможет нагнать «своё чудовище», где бы он ни был, а тот белобрысый, кажется, считает, что вовсе не способен заблудиться… но не стоит проверять, верно?

Или ещё, например – ржавые рельсы.

Или – взрытая птичьими когтями земля.

– Н-ничего себе следы… Что здесь было? – хрипло выдохнул запыхавшийся Майк, останавливаясь за пару шагов до Тота.

Тот обернулся, сжимая в руке цепочку. Под ладонью покачивалось что-то, отблёскивающее металлом в свете проглядывающего солнца.

– Птица. Доля с Недолей говорят – птица, и тень от неё огромна.

– …а клюв железный и когти медные, – задумчиво проговорил Ким. – Янка тебе свой любимый стишок не зачитывала ни разу? На море-окияне, на острове Буяне…

– …Лежит бел-горюч камень Алатырь, – эхом отозвался Тот.

– Что за стих? – вмешалась Лена.

– Про змею Гарафену и птицу Гагану, которые стерегут Алатырь, – объяснил Ким. – И у птицы железный клюв и медные когти. Или наоборот, это клюв у неё медный, не помню…

Тот сжал кулак так крепко, что пальцы побелели, потом осторожно раскрыл ладонь. Цепочка отпечаталась на коже красным узором.

– Значит, надо попасть к Алатырю как можно скорее.

– Тош, для начала надо успокоиться, пообедать и перевести дух, – нахмурилась Лена. – Мы отбились от бешеных железяк, прошли болото… что у тебя в руках?

– Янкино сердце.

– То-ош…

– Рыбка стала частью Янкиного сердца, – медленно, внятно, как ребёнку, пояснил Тот. – Яна… попыталась разорвать нашу связь.

– Тогда она мертва, – бесстрастно пожала плечами Лена, одним взглядом заставляя и Кима, и Майка заткнуться. – Без сердца человек не выживет.

– Она жива, – тихо ответил Тот. – И я иду к Алатырю, прямо сейчас. Доведите Кима, ладно?

– Тот, а давай я…

– Давай ты тоже с ними останешься, – перебил Майка Тот. – Присмотришь. Так, как умеешь ты.

Майк потёр под глазной повязкой и, посмотрев вдаль, с тоской сказал:

– Зря я вообще с вами пошёл…

Чёрные камни, валяющиеся повсюду, вдруг прошила дрожь –