встречающимися повсеместно, и не имели признаков дрессировки для передачи сообщений. Тем не менее Дюкло продержали в тюрьме месяц, прежде чем выпустить на свободу. В его поддержку была развернута широкая кампания, а поэт-коммунист Луи Арагон написал поэму о «голубином заговоре».

Это абсурдное дело показалось Сартру кульминацией многолетних преследований и провокаций против коммунистов во Франции. Как он писал позже, «после десяти лет размышлений я дошел до точки разрыва». Голубиный заговор подтолкнул его принять решение. Как он писал: «Говоря языком церкви, это было мое новообращение».

Возможно, на языке Хайдеггера, это был его Kehre — «поворот», который потребовал пересмотреть каждый пункт мысли Сартра в соответствии с новыми приоритетами. Если поворот Хайдеггера привел его от решительности к «отрешенности», то поворот Сартра, напротив, сделал его более решительным, более вовлеченным, более публичным и бескомпромиссным. Сразу почувствовав, что он должен «писать или задохнуться», Сартр стал писать с максимальной скоростью и создал первую часть большой работы под названием «Коммунисты и мир». Он писал ее с яростью в сердце, говорил он позже, но и с «Коридраном в крови». Едва останавливаясь на сон, он создал страницы обоснований и аргументов в пользу советского государства и опубликовал результат в журнале Les Temps modernes в июле 1952 года. Несколько месяцев спустя произошла еще одна вспышка ярости, на сей раз он напал на своего друга Альбера Камю.

Конфронтация с Камю назревала уже давно. Она была почти неизбежна, учитывая, насколько разными стали их взгляды. В 1951 году Камю опубликовал расширенное эссе «Бунтующий человек»[77], в котором изложил теорию бунтарства и политической активности, сильно отличавшуюся от одобренной коммунистами.

Согласно марксистам, людям суждено пройти через заранее определенные этапы истории к окончательному социалистическому раю. Путь будет долгим, но мы обязательно доберемся туда, и, когда мы это сделаем, все будет прекрасно. Камю не соглашался с этим по двум пунктам: он не считал, что история ведет к единственному неизбежному пункту назначения, и он не верил в существование совершенства. До тех пор, пока существуют человеческие общества, у нас будут восстания. Каждый раз, когда революция преодолевает пороки общества, создается новый статус-кво, а с ним и новые излишества и несправедливости. Каждое поколение обязано восставать против них заново, и так будет всегда.

Более того, для Камю истинный бунт не предполагает достижения восторженного видения сияющего города на холме. Это значит поставить точку на каком-то вполне реальном положении вещей, которое стало неприемлемым. Например, раб, которому всю жизнь приказывали, вдруг решает, что больше не будет терпеть, и проводит черту, говоря: «Все, хватит». Восстание — это усмирение тирании. Поскольку бунтари продолжают противостоять новым тираниям, создается баланс: состояние умеренности, которое необходимо неустанно обновлять и поддерживать.

Видение Камю о бесконечном саморегулирующемся бунте привлекательно — но оно справедливо рассматривалось как атака на советский коммунизм и его сторонников. Сартр знал, что она была направлена отчасти против него самого, и он не мог простить Камю за то, что тот сыграл на руку правым в такой сложный исторический момент. Книга явно требовала рецензии в Les Temps modernes. Сартр не решался разнести в пух и прах старого друга, поэтому поручил эту задачу своему молодому коллеге Франсису Жансону — тот не оставил от сочинения камня на камне, обвинив «Бунтаря» в апологии капитализма. Камю защищался в семнадцатистраничном письме к редактору, имея в виду Сартра, хотя и не называя его имени. Он обвинил Жансона в искажении его аргументов и добавил: «Я начинаю немного уставать от того, что… получаю бесконечные поучения от критиков, которые в жизни ничего не делали, кроме как кланялись ее величеству Истории».

Эта выходка побудила Сартра все-таки написать свой ответ. Он вылился в тираду ad hominem, чрезмерно эмоциональную даже по его собственным стандартам. Вот и все, объявил Сартр, дружбе пришел конец. Конечно, он будет скучать по Камю, особенно по старому Камю, которого помнил по военным дням Сопротивления. Но когда его друг стал контрреволюционером, ни о каком примирении не могло быть и речи. И вновь политика взяла верх.

Камю так и не опубликовал ответ на отповедь Сартра, хотя и составил его. И снова наступило молчание. Ну, не совсем, потому что с тех пор, как произошла эта знаменитая ссора, расцвела целая плеяда авторов, которые анализировали это противостояние до последнего знака препинания. Это стало рассматриваться как ссора, которая определила целую эпоху и интеллектуальную среду. Его часто мифологизируют как драму, в которой Сартр, «мечтательный мальчик», гнавшийся за невозможной фантазией, встречает свое возмездие в виде проницательного нравственного героя, который к тому же оказался круче, мудрее и красивее: Камю.

Однако я думаю, что неплохо было бы приложить усилия и понять мотивацию Сартра. Мучимый политикой много лет и заклейменный декадентным буржуа, и он пережил откровение и увидел весь мир в новом свете. Сартр считал своим долгом отказаться от симпатии к Камю. Личные чувства должны были быть отброшены. Как и Хайдеггер в «Бытии и времени», Сартр считал, что главное — быть решительным любой ценой: понять, что должно быть сделано, и сделать это. В Алжирской войне Камю выбрал бы мать, а не справедливость, но Сартр решил, что нельзя выбирать друга, если друг предает рабочий класс. Де Бовуар, хотя и очарованная Камю в прошлом, заняла ту же позицию: «Бунтующий человек» был преднамеренным подарком классовым врагам в решающий момент истории, и это нельзя было простить.

Камю переживал из-за этой ссоры, случившейся в сложный для него период. Его личная жизнь шла под откос: трудности в браке, писательский застой и ужас войны на его родине в Алжире. В 1956 году личный кризис нашел свое выражение в романе «Падение»[78], герой которого — «судья на покаянии»: бывший судья, судящий самого себя. В амстердамском баре в течение нескольких вечеров судья рассказывает о своей жизни безымянному рассказчику, кульминацией чего становится шокирующая история. Однажды ночью в Париже он увидел, как женщина бросилась с моста, но не успел прыгнуть и спасти ее. Он не может простить себя. Судья признает свои грехи, но, с другой стороны, ему кажется, что это дает ему моральное право указывать на грехи других. Как он говорит своему собеседнику, а косвенно и нам, своим читателям: «Чем больше я обвиняю себя, тем больше у меня права судить вас». В этом замечании много от самого Камю.

Сартр и де Бовуар не каялись, как главный герой романа «Падение», но они знали о суровом взгляде, обращенном на них из будущего. «Мы чувствуем, что нас