судят люди в масках, которые придут нам на смену», — писал Сартр в 1952 году, добавляя, что «наш век станет объектом для тех будущих глаз, чей взгляд преследует нас». Де Бовуар написала в своем последнем томе мемуаров, что когда-то она чувствовала себя выше писателей прошлого, потому что, очевидно, она видела больше истории, чем они. Затем ее осенила очевидная истина: ее поколение тоже когда-нибудь будут судить по критериям будущего. Она видела, что ее современники будут страдать от того, что историк Э. П. Томпсон позже назвал «огромной снисходительностью потомков».

Однако Сартр по-прежнему считал, что человек должен действовать так, как он считает нужным в данный момент. Если вы сидите в стороне только потому, что боитесь совершить ошибку, вы уже ее совершаете. Как писал Кьеркегор:

Совершенно верно, как говорят философы, что жизнь нужно понимать задом наперед. Но они забывают о другом утверждении, что ее нужно прожить вперед. И если задуматься над этим утверждением, то становится все более очевидным, что жизнь никогда не может быть понята во времени, потому что ни в один конкретный момент я не могу найти потаенный угол, из которого можно ее понять.

Точка покоя и созерцания никогда не наступит. Для Сартра в политике, как и во всем, правильным направлением всегда было движение вперед — даже если этот путь вел вас к разворотам и даже если вы ехали слишком быстро, чтобы полностью контролировать ситуацию.

Сартр расстроил еще одного старого друга своими действиями в журнале Les Temps modernes: он напечатал первую часть статьи «Коммунисты и мир» без согласования со своим соредактором Мерло-Понти. Это было нарушением приличий, за которым, как знал Сартр, могла последовать обида. Но он также знал, что Мерло-Понти может не одобрить статью или предложить смягчить ее, а Сартр в запале не мог вынести никакого промедления.

К этому времени Мерло-Понти сблизился с позицией Камю, но с той существенной разницей, что когда-то он верил в социалистическую утопию. Камю никогда не разделял «мечту», но Мерло-Понти знал, что значит верить. Это сделало его проницательным критиком после поворота от коммунизма, но не помогло ему сохранить отношения с Сартром.

Напряжение между ними росло на протяжении 1952 года и в начале 1953 года. 15 января того года Сартр посетил Коллеж де Франс, чтобы послушать инаугурационную лекцию Мерло-Понти в его новом качестве руководителя. Мерло-Понти использовал лекцию, среди прочего, чтобы напомнить философам о необходимости сохранять бдительность в отношении общественных дел и быть внимательными к двусмысленностям. После этого Сартр не произнес обычных слов теплого поздравления. По словам Мерло-Понти, Сартр «леденяще холодным тоном» сказал, что лекция была «забавной», и добавил, махнув рукой на колледж с его атмосферой истеблишмента: «Я надеюсь, ты собираешься все это немного подпортить». Сам Сартр отказывался от всех подобных почестей, которые ему предлагали, с завидным упорством — вплоть до того, что десять лет спустя он отказался от Нобелевской премии. Он всегда чувствовал, что Мерло-Понти слишком охотно соглашается стать удобным инсайдером.

Мерло-Понти безропотно принял роль в Коллеж де Франс, и его задело отношение Сартра. Он пропустил это мимо ушей, но летом во время отдыха Сартра в знойном Риме их разногласия вылились в переписку. Впоследствии Сартр понял, что, возможно, на него подействовала жара. Кроме того, как обычно, он слишком много работал и зациклился на будущем человечества.

Сартр начал письмо с того, что сообщил Мерло-Понти, что человек, который больше не «вовлечен» в политическую деятельность, не вправе критиковать тех, кто вовлечен. «Вы правы», — ответил Мерло-Понти. Действительно, он решил больше никогда не давать поспешных комментариев на события, когда они происходят. После Кореи он пришел к выводу, что для понимания истории нужна более длительная перспектива. Он больше не хочет «участвовать в каждом событии, как если бы это была проверка морали» — тенденция, которую он называет недобросовестностью. Это было провокацией для Сартра как ни для кого другого. Мерло-Понти также пожаловался на холодное отношение Сартра к нему после лекции, что все еще раздражало его.

Сартр ответил 29 июля: «Ради бога, не интерпретируйте мои интонации и физиономии так, как вы обычно это делаете, то есть совершенно неадекватно и эмоционально». Его аргументы выглядят трогательно и правдоподобно: «Если я показался холодным, то это потому, что я всегда испытываю некоторую робость при поздравлении людей. Я не знаю, как это делать, и я это осознаю. Это, конечно, черта характера, и я признаюсь вам в этом».

Это должно было успокоить Мерло-Понти, но в письмах Сартра по-прежнему присутствовал оскорбительный тон, а корни их разногласий были глубоки. Как обычно, после возвращения Сартра Мерло-Понти с улыбкой отнесся к происходящему, что раздражало Сартра еще больше. Как признавался сам Сартр, его собственная манера заключалась в том, чтобы спорить до конца, пока либо он не убедит другого человека, либо тот не убедит его. Мерло-Понти же «находил свой комфорт в множественности перспектив, видя в них различные грани бытия». Как это возмутительно!

В действительности Мерло-Понти тоже был обеспокоен этой ссорой. Его дочь Марианна вспоминает, как ее родители часами обсуждали Сартра. Кроме того, ему нужно было решить, что делать с Les Temps modernes. В течение долгого времени он выполнял большую часть фактической работы, писал неподписанные редакционные статьи и следил за тем, чтобы каждый номер выходил вовремя. Но Сартр был лидером, и никто не мог работать в Les Temps modernes, игнорируя его звездный статус. Как вспоминал Сартр, Мерло-Понти стал все позже приходить на редакционные собрания и бормотать отговорки вместо открытого участия в дискуссиях. Сартр требовал от него прямо сказать, что он думает; Мерло-Понти предпочитал этого не делать.

К концу 1953 года журнал Les Temps modernes был готов взорваться в любой момент, и, наконец, этот момент настал. Они взялись за сильно просоветскую статью, и Мерло-Понти написал в предисловии редакционное замечание, указывая, что взгляды, которые она выражает, не являются взглядами Les Temps modernes. Увидев текст перед публикацией, Сартр вырезал замечание, не сказав об этом Мерло-Понти.

Когда Мерло-Понти узнал об этом, между ним и Сартром состоялся долгий, напряженный телефонный разговор. Сартр вспоминал об этом позже; Марианна Мерло-Понти также помнит, что подслушала его. После двух часов разговора по телефону ее отец положил трубку, повернулся к ее матери и сказал: «Alors, c’est fini» — «Ну, вот и все». Вероятно, он имел в виду, что прекратил свое участие в Les Temps modernes, но в равной степени это значило и конец дружбы. После этого они время от времени