Когда мы на самом деле подошли к ограде, мое сердце билосьтак сильно, что с каждым ударом перед глазами плыли белые точки. Руки былихолодные и онемевшие, и я долго-долго не мог вставить ключ в замок.

– Боже мой, фары! – простонал Харри.

Я поднял глаза и увидел два ярких пятна света на дороге.Ключи чуть не выпали у меня из руки, я поймал их в последний момент.

– Дай мне, – сказал Брут. – Я открою.

– Нет, уже все нормально, – ответил я. Ключ наконец попал вскважину и повернулся. Через секунду мы оказались внутри. Мы сгрудились заподъемной дверью и смотрели, как мимо тюрьмы проехал грузовик, развозящийсвежий утренний хлеб. Рядом с собой я слышал неровное дыхание Джона Коффи. Ононапоми-нало звук двигателя, который давно не смазывали. Когда мы выходили, Джонлегко придерживал подъемную дверь для всех нас, но на этот раз мы его даже непросили, это было исключено. Мы с Брутом подняли дверь, а Харри провел Джонавниз по ступенькам. Великан шел тяжело, но все же спустился. Мы с Брутом быстроюркнули за ним, потом опустили за собой дверь и снова закрыли на замок.

– Боже, я думаю, мы... – начал Брут, но я одернул его, резкотолкнув локтем в ребра.

– Не надо говорить, – остановил его я. – Даже думать несмей, пока он не окажется в своей камере.

– А еще надо позаботиться о Перси, – сказал Харри. Нашиголоса эхом отдавались в гулком тоннеле. – Вечер не закончится, пока мы его неуспокоим.

Как оказалось позже, вечер был далеко не закончен.

Я сидел в солярии Джорджии Пайнз с отцовской ручкой в руке.Время остановилось для меня, – я вспоминал ту ночь, когда мы с Харри и Брутомвывезли Коффи из блока к Мелинде Мурс, пытаясь спасти ей жизнь. Я уже писал отом, как мы напоили наркотиками Вильяма Уортона, хвастливо называвшего себявторым Крошкой Билли, о том, как мы запаковали Перси в смирительную рубашку изатащили в комнату с мягкими стенами в конце коридора. Я писал о нашей страннойночной поездке – жутковатой и волнующей одновременно – и о чуде, свершившемся вконце пути. Мы видели, как Джон Коффи спас женщину, находив-шуюся не просто накраю могилы, но и, как нам казалось, на самом ее дне.

Я писал, очень смутно ощущая текущую вокруг меня жизньприюта «Джорджия Пайнз». Пожилые люди спускались на ужин, потом ковыляли вЦентр отдыха (да, здесь вы можете усмехнуться) принять вечернюю порцию мыльныхопер. Вроде бы я помню, как мой друг Элен принесла бутерброд, я поблагодарил, апотом съел его, но совсем не могу сказать, ни в котором часу она приходила, нис чем был этот бутерброд. Я почти целиком находился там, в 1932-м, когда мыпокупали бутерброды у старого Тут-Тута с тележкой, расписанной библейскими изречениями,за пять центов – с холодной свининой, за десять – с говядиной.

Помню, как стихал шум, когда жившие здесь иско-паемыеготовились к очередной ночи чуткого и беспокой-ного сна. Я слышал, как Микки –может быть, не самый лучший здесь санитар, но уж точно самый добрый – на-певаетсвоим чистым тенором «Долину Красной реки», проходя по комнатам и раздаваявечерние лекарства: «Из долины, говорят, ты уезжаешь... Будет ясных глаз твоихнам очень не хватать...». Эта песня опять напомнила мне о Мелинде и о том, чтоона сказала Джону, когда про-изошло чудо. «Ты мне снился. Мне снилось, что тыблуж-даешь в темноте, как и я. Мы нашли друг друга».

В Джорджии Пайнз стало тихо, наступила полночь и прошла, а явсе писал. Я дошел до того места, где Харри напомнил нам, что даже если мыдоставили Джона в тюрьму незамеченными, нас еще ждет Перси. «Вечер еще незакончен, пока мы не уладили дело с ним», – примерно так выразился Харри.

На этом месте мой длинный день, исписанный отцов-скойручкой, все-таки закончился. Я положил ее, как мне казалось, лишь на секунду,чтобы хоть немного размять затекшие пальцы, – а потом опустил голову на руки иза-крыл глаза, чтобы отдохнули. Когда я открыл их опять и поднял голову, наменя через окно глядело утреннее солнце. Я глянул на часы и увидел, что ужедевятый час. Я проспал, как старый пьяница, положив голову на руки, около шестичасов. Я встал, покачиваясь, чтобы вернуть к жизни свою спину, и подумал, чтоне мешало бы спуститься на кухню, взять пару гренков и пойти на утреннюю прогулку,а потом посмотрел на кипу испи-санных листов, рассыпанных по столу. И сразу жерешил ненадолго отложить прогулку. Да, у меня были обязан-ности, но они моглиподождать, мне совсем не хотелось сегодня утром играть в прятки с БрэдомДоланом.

Вместо прогулки я закончил свой рассказ. Иногда лучшезаставить себя доделать начатое, несмотря на протесты души и тела. Иногда этоединственный способ закончить дело. И сильнее всего, я помню, в то утро мнехотелось освободиться от неотступного призрака Джона Коффи.

– Ладно, – сказал я. – Еще одна миля. Но сначала...

Я прошел по коридору второго этажа в туалет. Пока я стоялтам у писсуара, взгляд мой скользнул по детектору дыма на потолке. Я вспомнил,как Элен удалось отвлечь Додана, так что я смог вчера совершить прогулку ивыполнить свой маленький долг. Закончил я туалетные процедуры с улыбкой.

Я вернулся в солярий, чувствуя себя лучше (и намногоприятнее в области почек). Кто-то – я не сомневался, что Элен, – поставилчайник рядом с моими страницами. И прежде чем снова сесть, я жадно выпилсначала одну чашку, потом вторую. Затем снова уселся, снял колпачок с ручки ипринялся писать.

Я уже полностью погрузился в свой рассказ, когда чья-то теньупала на бумагу. Подняв глаза, я ощутил холодок в животе. Это был Долан, онстоял у окна. И улыбался.

– Ты пропустил свою утреннюю прогулку, Поли, – сказал он, –поэтому я пришел узнать, что ты здесь затеваешь. Убедиться, что ты, скажем, неболен.

– Вы очень любезны, сэр. – Мой голос звучал нормально, носердце колотилось бешено. Я его боялся, и это чувство мне было в новинку. Оннапоминал Перси Уэтмора, а его я никогда не боялся... но в те времена я былмолод... Улыбка Брэда стала шире, но не стала приятней.

– Мне сказали, что ты находился здесь всю ночь, Поли, сидели писал свой маленький рапорт. А это очень плохо. Таким старперам, как ты,нужен полноценный отдых.

– Перси, – произнес я, но увидел, как недобро выглядела егоулыбка, и понял свою ошибку. Я глубоко вздохнул и начал снова: – Брэд, что тыимеешь против меня?

Секунду он озадаченно смотрел, может, слегка неспокойно.Потом снова заулыбался.

– Старожил. А может, мне просто рожа твоя не нравится. Чтоты все-таки там пишешь? Завещание, небось?

Он подошел, вытянув руку. Я прижал ладонью листок, надкоторым работал, начав сгребать остальные другой рукой, сминая их в спешке,чтобы сунуть под мышку, под одежду.