народ. Собралось 5 тыс. человек по оценке полицмейстера или 7 тыс. по мнению о. Илиодора, но в любом случае еще больше, чем на прежние встречи в аудитории. Но и храм не вместил всех слушателей, и некоторым пришлось стоять снаружи.

Свою речь о. Илиодор начал так: «Возлюбленные братие и сестры. Мы должны поблагодарить полицмейстера Бочарова за то, что он так любезно заботится о нас. В аудитории нам было слишком тесно и душно, хоры ее, действительно, могли обвалиться под тяжестью людей. Здесь же высоко и просторно, и потому несколько лишних тысяч людей будут иметь возможность послушать мое слово. Особенно же должны мы порадоваться тому, что заменили аудиторию храмом!».

Бочаров заранее предупредил благочинного, что если этим вечером о. Илиодор, намеревавшийся что-то сказать о последних распоряжениях полицмейстера, отразит положение неправильно, то подпадет под действие п. «а» § 3 обязательного постановления саратовского губернатора от 2.VI.1907. Однако о. Илиодор все равно коснулся злобы дня и заручился поддержкой своих слушателей: «Народ весь возмущен. В Преображенской Церкви его было около семи тысяч. Все осуждают Полицмейстера и союзников».

Сказанную в этот вечер речь власти передавали по-разному: то ли она отличалась «от прежних сдержанностью», то ли, наоборот, о. Илиодор «произнес подобную же речь, порицая, с одной стороны, стремления крестьян отнять помещичьи земли насильственным путем, с другой — грозя помещикам небесными карами за их жадность и отказ в наделении крестьян землей добровольно, а в заключение снова вернулся к представителям правительства, которых обвинял в бесчестности и лихоимстве».

Как бы то ни было, а собрание-то состоялось вопреки всем запретам! Бочаров доложил об этом губернатору рапортом 17.III и телеграммой 19.III в обычном тенденциозном виде: «Илиодор перенес публичные выступления [в] церкви, [в] коих [под] видом проповеди продолжает митинговые речи». Но в этой сфере власти были бессильны, о чем губернатор и напомнил своему подчиненному 19.III: «Церковные проповеди вне ведения администрации. Сделано сношение [с] Преосвященным».

До Пасхи о. Илиодор продолжал свои беседы, перемещаясь из одного храма в другой. Было сказано еще четыре речи — в оставшиеся три воскресенья и в праздник Благовещения. По едва ли точным сведениям властей, эти выступления по-прежнему носили острый политический характер: «23 марта он [иеромонах Илиодор] произнес зажигательную речь против интеллигенции и против местных властей, коснувшись в заключение и окружающих Государя „жуликов и мошенников“, под которыми он разумел „высших сановников“; 25 марта — на тему о „новых порядках“, которые предавал проклятию, и 30 марта — на тему об упадке веры, особенно среди господствующих классов. Заканчивая эту речь, о. Илиодор апеллировал к толпе по поводу якобы чинимых полицией препятствий его полезной деятельности, призывал народ соединиться и защищать своих пастырей от обид и притеснений и не повиноваться властям, не придерживающимся правды Божией». Наконец, в Вербное воскресенье (6.IV), в Вознесенском храме, он провел беседу, в которой обличал «прохвостов-социалистов».

Речи по-прежнему пользовались огромной популярностью среди царицынцев. «…слушателей бывает масса, невмещающаяся в храме…» — отмечал благочинный.

Тем не менее, о. Илиодор надеялся вернуться в старую тесную аудиторию, считая храмы неподходящими для своих бесед: «В церкви ведь только проповедовать можно(?), а разговаривать неудобно».

Если верить «Царицынскому вестнику», то о. Илиодор собирался ездить еще и по селам, что вполне соответствует его должности уездного миссионера.

Невозможность сладить со строптивым монахом не давала Бочарову покоя. После очередной проповеди он снова повторил начальству свое ходатайство об отозвании о. Илиодора из Царицына (26.III). Тут не выдержал даже гр. Татищев и, почувствовав, наконец, что имеет дело с истерикой, призвал Бочарова к «большему хладнокровию [и] спокойствию».

Собратьям о. Илиодора очень не понравились его мартовские гастроли по храмам. «…попы взбеленились, — объяснял потом Кузьма Косицын. — Зависть взяла. Где батюшка служит — там народу — негде яблоку упасть, а в других церквах — хоть шаром покати». Перечить не посмели, боясь гнева еп. Гермогена, давшего иеромонаху большие полномочия, но затаили обиду на, как говорили священники, выскочку, добивающегося архиерейства.

В защиту своего подопечного преосв. Гермоген написал письмо, формально адресованное самому о. Илиодору, где с тревогой отмечал обостренное отношение к нему царицынского общества. Будучи прочитано на пастырском собрании 7.IV, письмо «произвело глубокое впечатление» и погрузило собравшихся «в тяжелые думы». От лица духовенства о. Каверзнев ответил преосвященному, что дела о. Илиодора и «Братского союза» обстоят благополучно, а также подал ходатайство о разрешении иеромонаху произносить речи как в народной аудитории, так и других публичных собраниях. Но отношение духовенства к «выскочке» оставалось неприязненным. Даже три года спустя владыка лично выговаривал за это царицынским священникам, в частности, о. Каверзневу.

Зато простой люд сразу полюбил нового священника. Это бросалось в глаза самым разным людям. «Его воодушевленные и правдивые речи привлекают сочувствующих и он, видимо, приобретет расположение народа», — отмечал о. Каверзнев. Подобное наблюдение сделал и саратовский губернский тюремный инспектор: «По тому глубокому уважению, с которым отзывались об о. Илиодоре многие из допрошенных мною лиц, по тем выражениям их при упоминании имени иеромонаха можно заключить, насколько велико его влияние на своих почитателей, насколько сильно он овладел умами своих слушателей».

На следующий день после собрания в Преображенском храме, 17.III, о. Илиодор вновь решил искать правды у властей одновременно духовных и светских и написал два письма.

Послать подробное донесение преосвященному он задумал в первые же царицынские дни, причем намеревался просить об отлучении от церкви «трех Васильев» и остальных союзников. Поэтому о. Илиодор заранее стал отказывать Рысину и Пирогову в благословении.

Сейчас, обращаясь к преосвященному, он изобразил положение как результат сговора полицмейстера и союзников.

«Дело ясно, как Божий день. Полицмейстер — изменник, преступник, подлец и негодяй. … Серьезно умоляю Вас: ради Христа, Православного Народа и Русского великого дела отлучите полицмейстера от общения церковного и Св. Таин Причастия. Так же поступите и с Рысиным и с Председателем Союза Ивановым».

Таким образом, о. Илиодор осуществил свою угрозу, изложенную в письме Бочарову тремя днями ранее. Даже сам этот срок, вероятно, не случаен.

Вложив в письмо преосвященному всю силу своего дара убеждения, автор снова и снова настаивал на наказании врагов: «Владыка! Не смущайтесь ничем. Я сказал Вам всю правду. Ничего не скрыл. Моей вины нет никакой. Все силы полагаю, чтобы восторжествовало Правое наше Дело. Уберите с дороги негодных людей».

Затем о. Илиодор написал губернатору, снова изложив свою версию событий, но на сей раз упирая на то, что полицмейстер неверно истолковал царский закон: «Вы, Ваше Сиятельство, изволили высказаться в телеграмме к г. Бочарову, что жаловаться на неправильное толкование полицией закона 4 марта 1906 года нужно начальнику полиции. Но как жаловаться начальнику, когда он сам безобразничает. Посему я приношу жалобу Вам, Ваше Сиятельство, и всеусерднейше прошу Вас или обуздать