Здесь же в Петербурге иеромонах вынужден был дать светским властям «соответственные объяснения», причем имел удовольствие выслушать окрики неких «министров»: «Вы татар оскорбили! Вы бунтовщик», которым он ответил, что не боится их.

Проезжая на обратном пути через Саратов, он, наконец, 28.V предстал перед своим гонителем. Губернатор предъявил ему все претензии. Упомянув об оскорблении мусульман, гр. Татищев повысил голос. «Виноват», — ответил о. Илиодор, а сам подумал, что губернатор, видно, такой же сумасшедший, как и Магомет.

По поводу оскорбительного письма о. Илиодора гр. Татищев заметил, что не обратился в суд только ввиду упоминания в этом документе имени Монарха. Собеседник «спокойно возразил, что в таком случае имел бы всегда возможность отказаться от этого письма и своей подписи под ним».

Вообще выяснилось, что о. Илиодор «чувствует за собой твердую поддержку, не считает себя в чем-то виновным и не намерен изменять своего образа действий». Он настаивал на своем праве обличать власти и «рекомендовал обуздать полицмейстера Бочарова».

Бессмысленный спор двух не понимавших друг друга людей завершился анекдотически. Пользуясь случаем, о. Илиодор попросил губернатора сделать пожертвование на монастырь. Гр. Татищев машинально полез в кошелек, но сразу опомнился: «Зачем же я буду поддерживать противников?».

С преосв. Гермогеном губернатор встретился вновь лишь в июле, когда тот вернулся в Саратов. Владыка защищал своего подопечного, указывая, что он «с 30 марта ведет себя спокойно и что он один среди местного инертного духовенства способен вызвать подъем религиозных чувств в народе». Губернатор согласился, «имея в виду, что о. Илиодор последнее время действительно агитационной деятельности не проявлял».

Перенос собраний в монастырский двор

При апрельской встрече еп. Гермоген и о. Илиодор обсудили, по-видимому, и формат дальнейших бесед. Продолжать гастроли по чужим храмам было невозможно ввиду неприязненного отношения настоятелей. Но о. Илиодор еще в марте предполагал летом перенести свои собрания под открытое небо, как в Почаеве, поскольку царицынская народная аудитория не вмещала желающих послушать проповедника. Преосвященный одобрил этот план.

Вернувшись в Царицын 19.IV, о. Илиодор стал выжидать наступления теплой погоды. Последние два воскресенья апреля прошли без бесед, но во дворе монастырского подворья шла подготовка — поставили возвышение и скамьи.

Бочаров забил тревогу, указав (26.IV) благочинному, что без разрешения полицмейстера такие собрания противозаконны. Полицмейстер ссылался на ст.2 отд. III указа 4 марта.

Тут не выдержала даже ненавидевшая иеромонаха «Царицынская жизнь»: «Не состоя в числе „поклонников“ иеромонаха Илиодора, мы, тем не менее, должны сказать, что, собственно говоря, иером. Илиодор имел право „беседовать“ с прихожанами не на основании закона 4 марта о собраниях, а на основании устава православной церкви, разрешающего духовным лицам говорить „проповеди“ не только в стенах храмов, с церковных амвонов, но и в оградах и дворах церковных. А проповедовать иером. Илиодору его духовным начальством до сих пор запрещено не было».

Тогда-то вконец выведенный из себя о. Илиодор послал губернатору упомянутое дерзкое письмо, посвятив постскриптум столкновению с полицмейстером: «Г. Бочаров, прослышавши об этом, уже кричит, что он собрания ПУБЛИЧНОГО не разрешит. Этим он смущает православный народ. Людям уже мерещатся пули и нагайки. Если Вы прочтете эти строки раньше 4 мая, то ради Христа обуздайте невежество, наглость, глупость Бочарова».

Не смущаясь отсутствием ответа, с 4.V о. Илиодор возобновил беседы в новом формате, и «начал стекаться народ густыми толпами на молитву и поучения».

Полиция внимательно следила за деятельностью иеромонаха. Еще 22.III губернатор приказал Бочарову вместо газетных статей доставлять полицейские протоколы о речах. Это распоряжение было исполнено самым варварским путем — пристав стоял в толпе с записной книжкой и строчил, а затем для засвидетельствования своих конспектов забирал в участок пару богомольцев.

Забавно, что увековеченные таким образом слова стали выглядеть гораздо приличнее, чем прежние революционные речи. Полиция, в отличие от репортеров, не стремилась раздуть сенсацию из слов проповедника, а бесхитростно записывала все как есть.

Да и сам о. Илиодор, вероятно, ввиду архиерейских вразумлений и явной слежки «тону поубавил», как говорили слушатели, старался держаться скромнее. Например, в речи 11.V он заметил, что сейчас, когда революция под страхом «поджала хвост и спрятала голову», «время кулачной расправы» миновало и следует сосредоточиться на мирных методах борьбы, в первую очередь на народном просвещении.

«Православная сказка»

Монастырь, точнее, церковка и пономарка, которые предстояло превратить в таковой, оставался главным послушанием о. Илиодора. Строительные работы он начал чуть не со дня приезда в Царицын. Уже 17.III о. Илиодор сообщил преосвященному: «Подворье строится», а 23.III в прошении, поданному городской управе, упомянул, что «по плану утвержденному нужно расширять храм». К 10.IV был почти готов первый деревянный корпус, а к лету — и второй; в них могли разместиться до 30 человек.

Что до совершения богослужений, то в марте священник, по-видимому, скитался по чужим храмам. Например, 30.III он произнес проповедь (не вечернюю беседу, а именно проповедь) за литургией в Покровской церкви. С приходом тепла он сделал свой двор местом не только бесед, но и богослужений, для чего распорядился поставить деревянный помост. Тем временем маленький монастырский храм подновили, и вскоре о. Илиодор туда вернулся. «Он очень часто, истово, усердно и молитвенно служит в небольшом храме царицынского архиерейского подворья, всегда переполненном народом, и почти ни одной службы не оставляет без проповеди», — писал о. Павел Беляев в августе 1908 г..

Летом началось строительство нового храма, на 7 тыс. чел., продолжавшееся почти год.

К храму о. Илиодор пристроил каменную аудиторию на 5 тыс. чел., взамен той, куда его никак не хотели допускать. Это сооружение служило как бы продолжением храма, вроде трапезной части. Сама конструкция нового сооружения, имевшего общий свод с церковью, была символична: именно в таком совмещении церковной и мирской сфер о. Илиодор видел свою миссию.

Свое завершение архитектурный комплекс монастыря получил в 1910 г. с постройкой двух 3-этажных каменных корпусов шириной 4 сажени и высотой 5 саженей. Судя по описаниям, в плане они имели вид двух букв «П», составленных основаниями и окружающих храм.

Нижний этаж корпуса, лежавшего с восточной стороны от храма, предназначался под типографию (70 кв. саж. в северном крыле), аудиторию (южное крыло) и гостиницу, предназначенную для 3000 чел… Остальные этажи занимали келии на 180 человек, «небольшие, но светлые, белые, с высокими потолками». Вдоль келий тянулся коридор с маленькими круглыми оконцами на улицу, сами же келии выходили окнами в монастырский двор.

В нижнем этаже корпуса, стоявшего к западу от храма, располагались кухня, кладовые и странноприимный дом на 50 чел., где бездомные, иногда просто рабочие, пришедшие в город на заработки и не нашедшие места, получали даровой кров и пищу. Второй и третий