как старший товарищ, но и как педагог, обязан развеять их.

Уже замыкая дверь, Сергей вернулся за комсомольским билетом. И положив его в нагрудный карман, заставил себя поднять выше голову. Раскисать раньше времени ему не пристало. Он, как парламентер, идет на переговоры от лица всей комсомолии, уполномоченный своею совестью.

…От завхоза Сергей узнал, что Севрюков у себя, только уже битый час сидит на телефоне.

В коридоре изнывали от нетерпения оба Калачева. Василий Афанасьевич топтался между кабинетом директора и учительской. До появления Сергея он дважды заскакивал в учительскую, но Антуанетта выпроваживала его. Не стала Алла Георгиевна с ним разговаривать и когда вышла в коридор.

— Вас вызвал директор, — записклявила она. — Какая причина — объяснит он сам, если сын постеснялся.

— Гражданочка, — взмолился Калачев-старший, — деньги мне платят за тонно-километры, а не за болтовню, как некоторым.

Антуанетта, скрывшись в кабинете, вскоре пригласила отца с сыном.

Из-за приоткрытой двери донесся монотонный голос Севрюкова, прерываемый фальцетом Юрки и баском Василия.

Сергей подошел ближе.

— Повторяю, — твердил директор, — выходка вашего сына в тех обстоятельствах, что мы имеем на сегодня, принимает совершенно иную окраску. О его предыдущих художествах я промолчу за недостатком времени… Далее, — Севрюков выдержал паузу, — мы располагаем сведениями, что он злостный нарушитель временного порядка, установленного в городе. И Юрий не просто провел ночь в комендатуре, а был доставлен туда.

— И с кем, — вмешалась Антуанетта, — с отпетыми хулиганами, втянувшими в постыдную историю примерного ученика.

«Это они обо мне», — догадался Вертоусов.

— Так вот, — продолжал Севрюков. — Взвесив все за и против, мы нашли уместным вынести вопрос на педсовет. Ставлю вас как родителя об этом в известность.

— Эта самая, — замялся Василий Афанасьевич, — мне можно идти на работу?

— Надеюсь, вам ясна серьезность положения?

— Ну, плохо он ее знает?

— Кого?

— Да географию. Я сам ту Кубу на карте на найду, уж больно махонькая. Остров зеленый такой, тот большой. Забы как его… Вспомнил, Австралия… Ее бы Юрка ни с чем не спутал.

— Простите, Василий Афанасьевич, — опешил Севрюков, — это переходит все границы. Вы пришли комедию сюда разыгрывать? Такие шуточки в советской школе неуместны.

Сбитый с толку Василий молчал, а директор продолжал наседать.

— Теперь понятно, под чьим влиянием находится ваш сын. Более чем уместно вспомнить справедливость поговорки о яблоне и яблоке.

Калачев-старший понял все по-своему.

— Вы меня не попрекайте моими четырьмя классами. Взяли моду. Мне путевку всучат — груз до любого места доставлю. И я с тобою не шутю. Не я, а ты меня от дела оторвал.

— Попрошу не тыкать, — важно заметил Севрюков.

— Ладно, ты свое сказал и лады. А Юрке хочь трояк, хочь кол с минусом ставь — мне все едино.

Севрюков попытался задержать его.

— Товарищ Калачев. Вы не поняли сути конфликта… Вернитесь, Калачев.

Увидев Вертоусова, велел зайти.

Сергею хотелось, чтобы разговор состоялся у него с глазу на глаз, но как раз при Юрке нужно было опровергнуть домыслы классной.

— Меня, Алла Георгиевна, никакие хулиганы никуда не втягивали. Я находился на улице после девяти вечера по своей воле.

— Пожалуйста, никого не выгораживай.

— А вы не городите отсебятину.

— Николай Николаевич, — задрожал голосок Антуанетты, — увольте меня от грубостей.

Севрюков усадил обоих учеников, развернул «Правду».

— Хочу ознакомить вас с…

— Николай Николаевич, — перебил Вертоусов, — я сегодня не пошел на практику, чтобы поговорить с вами на очень серьезную тему.

— Так ты не бо-о-лен? — уличающе протянула Антуанетта.

Севрюков зашелестел газетой.

— Более убедительно, Вертоусов, о роли подрастающего поколения нигде не сказано, как в недавней речи Никиты Сергеевича по случаю открытия дворца пионеров и школьников. Надеюсь, после услышанного у тебя отпадут все наболевшие вопросы. — Палец заскользил по строчкам. — Пионеры, комсомольцы должны с юных лет закалять свою волю, учиться понимать стоящие перед нашим народом задачи, поддерживать слабых, вернее удерживать их от неразумных поступков с тем, чтобы всегда гордо носить звание пионера, комсомольца, а затем члена партии. — Поочередно оглядел ребят. — Надеюсь, уловили стержень приведенной цитаты: удерживать от неразумных поступков… А вы, Калачев и Вертоусов, не контролируете поведение друг друга.

Сергей, никак не ожидавший такого оборота, немного растерялся.

— Николай Николаевич, с речью Никиты Сергеевича я знаком. — Он вспомнил снимок в «Правде», где по обе стороны от Хрущева находились секретарь ВЛКСМ Павлов и напыщенный, в затемненных очках глава московских коммунистов Демичев. — Но она мало применима к тому, что произошло в нашем городе.

Севрюков картинно рассмеялся.

— Очень даже применима. Если бы заветы наших лидеров люди впитывали с детства, такого, как в субботу, не случилось бы.

— А вы не противоречите себе? — обрел хладнокровие Вертоусов. — Большинство собравшихся у горкома партии с молоком впитало заветы развенчанного вождя, и что произошло?

— Вот именно, что? — сам спросил директор. — Бесчинствующие элементы спровоцировали толпу на беспорядки, и пришлось принять меры. Ты бы посмотрел, что там творилось.

— Я-то видел.

— Николай Николаевич, — развела руками классная. — Кто здесь задает вопросы?

Сергей уже не обращал на нее внимания.

— Я тоже поддерживал Сеню Ушкалова из восьмого «а». Но не в силу его идейных колебаний, а оттого, что он был ранен… Смертельно ранен.

Что-то похожее на человеческое участие мелькнуло в глазах Севрюкова.

— Очень грустный и неуместный факт для нашей школы.

Взгляд Сергея уперся в одну точку. До него стал доходить смысл обреченности своей затеи… О чем можно было говорить по душам с этим сухарем, если гибель Сени всего лишь неуместный факт.

— Марьяна Львовна очень переживает, — как бы издалека донесся жалобный голос Антуанетты. — У нее и без того такой трудный класс.

«Переживает… переживает», — отстукивало в голове Сергея… Он поднял глаза на директора.

— А почему ни вы, ни Марьяна Львовна не пришли на похороны?

Севрюков, переглянувшись с Аллой Георгиевной, ответил с запинкой.

— Марьяна Львовна… скорее всего была.

Сергей едва сдерживал себя.

— Так, может, она откроет секрет, где состоялись похороны. Мать Сени до сих пор не знает, куда подевали тело сына.

Калачев предупреждающе толкнул его локтем, что не ускользнуло от внимания Севрюкова.

— А ты, Юра, можешь быть свободным, — ласково произнес он. — Встреча наша с тобой не последняя и думаю, что в случае хорошего поведения педсовет будет неуместен.

— С матерью зайди, не с отцом, — пропищала Антуанетта.

Директор аккуратно сложил газету.

— Не узнаю тебя, Сережа. Что с тобой происходит?

— Зато я вас узнаю, Николай Николаевич. Люди такое пережили. А вы… Скажите мне прямо, как коммунист комсомольцу, субботняя трагедия закономерность или случайность?

— Николай Николаевич, выставьте его, — плаксиво предложила классная.

Севрюков без всякой нужды заглянул в стол, зашуршал бумагой.

— Хотел тебе