Г олова у Майки была забита другим, и Юрке стало неловко за свою настырность.

Хлястик на халатике развязался, и Юрка шутя потянул за конец.

— Косы срезала, так вздумал другим развлекаться, — ласкала Майка взглядом.

Он ощущал ее дыхание на щеке, щекочущее и горячее.

Прижав к себе Майку, Юрка вдруг увидел ее отражение в зеркале. Она запрокинула руки, тянулась на носочках и почему-то казалась со спины похожей на большую, преодолевающую преграду рыбину.

В отличие от него, Майка не прислонялась губами к губам, а захватывала их зубами, слегка кусая.

Юрка тоже так попробовал, но отчего-то мешал язык.

— Ничего ты не можешь. — укорила Майка.

— А ты где научилась, признавайся…

— Какой любопытный, — отстранилась Майка и подошла к окну. — Кажется, отец приехал… Фи-и «Победа». Это не к нам.

Но Юрка уже видел, как двое мужчин зашли в соседний двор и мелькнула знакомая соломенная шляпа. Не замечая больше Майку, он приник к окну.

Один из «гостей» скрылся с Михаилом в доме, этот, что в соломенной шляпе, остался во дворе. Он стоял отвернувшись, но Юрка знал, кто это…

— Калачик, мне скучно, — капризно позвала Майка.

Мужчина не спеша обернулся, и Юрка отпрянул в сторону.

— Он, он!..

— Да кто?

— Они пришли забирать Вьюна. Дядька в соломенной шляпе…

— Первый раз эту рожу вижу… Ой, кажется Мишу и вправду уводят.

Вьюна подвели к «Победе», и она тотчас тронулась.

— Калачик, ты ничего не путаешь?

— Конечно, нет. Меня… меня на понт взяли.

Юрка был в отчаянии. Ну почему они не оказались в другой комнате, и все бы прошло незаметно для него. Что если Михаила задержали лишь потому, что Юрку взяли на пушку. И теперь Копцов будет знать имя доносчика.

Калачев почувствовал пустоту под ногами.

— Нет мне прощения.

— Фи-и, — Майка села на диван, пренебрежительно закинула нога за ногу. — Есть о ком печалиться.

— Его арестовали! — вскипел Юрка.

— А-а, тебе жалко. Не будешь распускать язык.

— Я поверил, что соломенная шляпа встречался с тобой.

— Ах так! — негодующе воскликнула Майка. — Поверил какому-то сыщику и усрался. — Лицо ее стало злым и острым.

— Да, я поверил!

Юрка понимал, что надо остановиться, иначе дорога сюда ему закрыта. Но сила его отчаяния стала союзницей безрассудства и не столько он, сколько они, сказали за него:

— Я поверил потому, что ты любишь играться, не со мной, так с кем другим. Ты… ты непостоянная, двуличная.

Майка швырнула в ярости диванной подушкой.

— Я тебя ненавижу!..

— Не сикились, девочка, цвет лица испортится.

Юрка одним махом проскочил ступеньки, успев, однако, заметить, как вызрела за два дня черешня, которой лакомился Вьюн.

Соседская калитка оказалась распахнутой.

«У нас не закрыли и здесь бросили», — уловил Юрка некий зловещий смысл. Для него это было знаком беды — чего-то непоправимого, что очень скоро войдет не в одну семью…

Но чем дальше Калачев уходил от Майкиного дома, тем больше успокаивался… Если Копцова многие видели на танке, не столь важно, каким по счету свидетелем окажется он… И какая вина Михаила? Так, мелкое хулиганство. Самое больше — штраф или пятнадцать суток. При встрече Юрка ему все объяснит, лишь бы Майка со зла не наболтала лишнего… От нее надо держаться подальше. И теперь он проявит твердость.

Отец уминал кубанскую колбасу.

— Хоть душу отведу, — блаженствовал Василий Афанасьевич. — Рыбным батя ей богу меня замучил, — и он отодвинул на край стола консервы «бычки в томате».

Юрка припал к ведру с водой. Это лучше, чем Майкин дрысливый компот.

— Поди ко мне, — позвал отец. — Опять из школы звонили, велят зайти.

— Я думал, уладилось.

— Ула-а-дилось, — передразнил отец. — Делать твоему директору не хрена. Не пошел бы, да завгару позвонили… Давай завтра на пару, покажешь хоть, где твоя школа.

Юрка облегченно вздохнул, мстительно подумал о самом себе: «Это тебе за все!.. За все!..»

8

Сергей никогда еще не видел летний рассвет. Солнце вставало задолго до того, как он просыпался, и лишь однажды в пионерлагере удалось увидеть его восход.

Но он не мог даже представить, насколько величественна картина, когда уходит, казалось, вечная ночь.

Сергей, лежа на раскладушке во дворе, так и не заснул.

Вначале слегка посветлело небо, затем чуть побелели крупные звезды; там, где медленно проплывало легкое облако, как бы оставалось слабое голубоватое пятно, словно большая, затянутая тонким льдом полынья… Потом небосвод, слившийся до того с землей, стремительно отдалился, и горизонт на востоке вначале зарумянился, затем ярко заполыхал.

Сергей нашел, что восход стремительнее заката и несет не успокоение от прожитого дня, а полнится неясным и недобрым ожиданием.

Он ненадолго уснул и во сне, как и наяву, зажимал уши от крика Сениной матери, не нашедшей на другой день в морге сына.

Сергей цепенел от ужаса и беспомощности, от сознания, что остался один на один (Юрку дома он не застал) с неразделенным горем матери… И сам он не мог не переживать; Сеню позвал с собою он, и вина, пусть невольная, будет следовать за ним всю жизнь…

Вертоусов открыл глаза, и озарение вошло в него с небес, нетерпеливо ждущих его пробуждения… Разве там, где нет справедливости, может быть правда?!.

Не отдать мертвых неслыханно даже для самых реакционных режимов. Такое может быть лишь в резервациях, где на отведенных колонизаторами бесплодных землях томится коренное население, но не в стране, первой в мире провозгласившей социальное равенство. И если еще вчера Сергей находил оправдание случившемуся (пример Новочеркасска — случай исключительный), то после душераздирающего крика Шуры готов презирать себя за свою наивность. Нельзя представить, чтобы в таком большом государстве всюду, кроме Новочеркасска, царит порядок и свято соблюдается закон. Нет и не может быть в мире уголка, где бы человека никогда не унизили или не сделали ему больно. И богатая, огромная страна, в которой он живет, не исключение… Но почему тогда ее так превозносят?..

В понедельник отец, как всегда, ушел на работу. И пройдет неделя, другая — все начнет забываться. Во всяком случае, будет делаться так, чтобы поменьше вспоминали.

Сергей долго умывался и, глядя в зеркальце, мысленно вопрошал — как ему жить дальше.

Он выпил чаю и, подумав, оделся, как обычно одевался, когда ходил на занятия.

Работать сегодня он не будет; сегодня ему надо обязательно поговорить с Николаем Николаевичем. Отец — одно, а директор школы — совсем другое. К отцу в цех попадает уже сложившийся человеческий материал, а Севрюков его готовит, уча азам жизни. И, если у Сергея возникли серьезные сомнения, то Севрюков не только