бешеным темпом раскручивалась спираль инфляции: количество бумажных денег (кредитных билетов) в обращении выросло с 1 665 млн руб. в канун войны до 9 103 млн руб. к началу 1917 г., т. е. в 5,6 раза по сравнению с довоенным объемом[768]. А где обесценение денег, там и рост цен.

Письмо С. П. Ермолаева в Банк Англии о сроках прибытия золота во Владивосток. 2 февраля 1917. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]

На этот тревожный фон меняющихся настроений в Петрограде наложилась еще одна неприятная для британских финансистов новость. 25 января 1917 г. переоборудованный из пассажирского лайнера британский вспомогательный крейсер «Лаурентик» (Laurentic), перевозивший из Ливерпуля в Галифакс (Канада) 3211 французских золотых слитков весом 1 285 226 унций (брутто 43 т) на сумму около 5 млн ф. ст. (по данным других источников, стоимостью 6,5 млн ф. ст.), подорвался на мине, поставленной немецким подводным минным заградителем, либо был торпедирован и затонул на глубине 20 морских сажен (1 сажень = 6 футов) около 40 м мористее залива Лох-Сулли (Северная Ирландия). Из 745 членов экипажа погибли 354 чел. Уже в 1917 г. удалось поднять 492 слитка стоимостью 836 358.8.10 ф. ст. Все это золото направили в специальный секретный фонд тайных операций, отнесенный на счет Казначейства[769].

«Идзумо», «Ивате» и «Ниссин» еще шли где-то в океане с русским золотом на борту к берегам Канады, а в Лондоне уже всерьез задумались, как заставить Россию продолжать войну, если царю все же удастся удержаться на троне. В том, что власть в империи с каждым днем с ужасающей скоростью уходит из рук Николая II, там уже не сомневались.

Этому разговору с Ллойд-Джорджем (16 января 1917 г.) глава Форин-офиса Артур Бальфур придавал особое значение: на кону стоял вопрос жизни и смерти — останется ли Россия верна союзным договоренностям или выйдет из войны сепаратно?

— Говорить с царем должен кто-то очень авторитетный, значимый для него. Человек, которого Николай II давно и хорошо знает и которому он может доверять, — с порога заявил министр. — Лучше бы кто-то членов королевской семьи. Полагаю, только тогда император будет более склонен говорить откровенно. Если же это будет представитель иного происхождения…

Бальфур не стал продолжать, взглянул на собеседника, и в этот момент оба улыбнулись и поняли, что такой человек во всей империи один. И одновременно, как бы в раздумье, произнесли: «Луис Маунтбеттен!» Да, только он мог справиться с этой ролью и обладал требуемыми качествами. И здесь Бальфур понял, что попал в точку. «Он человек значительных способностей, свояк царя, достаточно компетентный, чтобы понять позицию Великобритании и донести ее до своего родственника»[770], — немного торопливо, словно боясь, что Ллойд-Джордж передумает, продолжил министр.

Но выбор кандидата вопросов не вызывал. Да, это был отец того самого молодого офицера с крейсера «Нью Зиланд», принца Джорджа Баттенберга, которого царь с дочерьми лично встречали на пирсе.

Луис Баттенберг с женой, принцессой Викторией Гессенской (старшая сестра императрицы Александры Федоровны). [Из открытых источников]

Луису (Людвигу) Маунтбеттену, тогда еще носившему фамилию Баттенберг, уже приходилось выполнять специальные поручения британской короны по налаживанию отношений с Николаем II. Еще в 1896 г., направляясь на церемонию коронации императора в Москву, он, тогда капитан британского флота, получил задание неформально обговорить с царем важные для обеих империй вопросы (в то время отношения между Россией и Англией обострились до предела). И Баттенберг сумел его выполнить. Беседы Луиса и Никки на политические темы протекали в столь дружеской атмосфере, что определенно вывели бы из себя «свирепого», по убеждению британцев, отца царя — Александра III (для русских же он был царем-миротворцем). Но тень родителя не тяготела над Никки. Все свободное время они проводили вместе: катались на лодках, рыбачили, купались, расслаблялись и танцевали вечерами[771].

Более того, Луису после отъезда из расслабляющей атмосферы Ильинского и Усова[772] удалось встретиться в Санкт-Петербурге с министром иностранных дел князем А. Б. Лобановым-Ростовским[773] и обсудить с ним ключевые вопросы, в первую очередь опасения России по поводу возможного закрытия для прохода ее кораблей Суэцкого канала. Разговор вышел очень обстоятельным и долгим. Но его результаты превзошли все ожидания и оказались настолько положительными для обеих сторон, что премьер-министр лорд Солсбери[774] пришел в восторг от доклада молодого офицера. И это стало началом их многолетней дружбы. А королева Виктория даже пригласила Луиса на ужин вдвоем, где он проинформировал ее в деталях о переговорах с царем и Лобановым-Ростовским. И вот теперь А. Бальфур, возможно, ориентируясь на высокое мнение о дипломатических способностях лорда Маунтбеттена, сложившееся у лорда Солсбери, который к тому же приходился ему дядей, жаждал повторить этот успех в критический для обеих стран момент войны. Не будем также забывать, что Бальфур в качестве первого лорда Адмиралтейства прекрасно знал адмирала и по его профессиональным качествам.

Конечно, в Лондоне многие считали, что в столь критический момент лучше всего подходит для выполнения подобной миссии сам Ллойд-Джордж. Но тот, когда за завтраком его об этом спросил близкий друг лорд Ридделл, не стал кривить душой и прямо заявил, что ему уж очень не хочется брать на себя такую ответственность[775]. Да, Ллойд-Джордж был прежде всего политиком и, естественно, думал в первую очередь о своем имидже в глазах прессы и общественности и перспективах продления карьеры.

Возможно, именно по этой причине Ллойд-Джордж, поразмыслив на досуге, внезапно изменил свое мнение относительно кандидатуры Луиса, то бишь не лорда Маунтбеттена, а немца по корням Баттенберга, на роль спецпосланника. Завися от необходимости потакать общественному мнению, Ллойд-Джордж не мог не понимать опасности такого решения лично для себя. Немецкие корни Луиса Маунтбеттена, как и царицы, точно станут красной тряпкой для оппонентов царя. Решили направить к Николаю II с этой важнейшей миссией сэра Альфреда Мильнера. Провал был предсказуем, но это мало заботило Ллойд-Джорджа. Или, наоборот, как раз отвечало его планам? В итоге, пишет британский историк Ричард Хаф, «этот визит, как вскоре убедился весь мир, обернулся катастрофой»[776]. В России грянула революция…

Мог бы спасти ситуацию Луис Маунтбеттен? Вряд ли. Но для нас важна позиция Ллойд-Джорджа по этому вопросу. Именно он, как никто другой, выигрывал лично от краха российской монархии, которую даже и не пытался спасать. Ибо русское золото, на которое к тому моменту Ллойд-Джордж уверенно наложил руки, оставалось беспризорным. И решать его судьбу теперь мог исключительно он лично.

Ну, а пока в Банке Англии слегка поразмыслили над тем, как обосновать, вопреки