всем зафиксированным на бумаге договоренностям, необходимость дальнейшего вывоза золота из России, и, не став ничего отрицать, нашли элегантный, с их точки зрения, вариант решения проблемы, естественно, секретный. «Любые сложности в этом вопросе могут быть решены Банком Англии путем продажи части золотых слитков, которые находятся в Оттаве, правительству е. в.», — именно так сформулировал Нэйрн подход Треднидл-стрит к камню преткновения в 85 млн фунтов[777].

Вот, оказывается, как все просто. Банк Англии не государственное учреждение, а потому, продав, фактически фиктивно, на бумаге, своему правительству «излишек» золота, тут же предоставляет тому же британскому правительству основание требовать поставки физического золота из России на 20 млн ф. ст. для восполнения внезапно рухнувших ниже 85 млн ф. ст. резервов. Элегантно и в соответствии с договором. Гоните золото, господа. Мог ли этого не понимать Барк, имевший значительный банковский опыт работы?

Конечно же, Барк все прекрасно понимал. Но он уже сделал свой выбор. К тому же на него постоянно давили британские представители в самой России, в том числе посол. Бьюкенена, как и всех западников, не только волновала проблема сохранения для союзников России как источника человеческих ресурсов, т. е. русского мужика в качестве пушечного мяса, но и занимал вопрос «правильной эксплуатации» ее «минерального богатства». Описывая свою последнюю встречу с императором 3 февраля 1917 г. во время ужина в Царском Селе в честь делегаций союзников, приехавших на переговоры в Петроград, он отметил, что в качестве дуайена дипкорпуса[778] сидел по правую руку от царя. «Россия далеко не использовала свой огромный человеческий потенциал», — совершенно не утруждая себя необходимостью быть вежливым с монархом, бесцеремонно заявил он Николаю II. А затем добавил: равно как и богатства недр[779].

Не понять этот намек было невозможно: Россия пока еще не всех мужиков погнала в окопы. А тем более не использовала в плане военной мобилизации природные ресурсы. Более того, Бьюкенен привел в качестве примера в данном вопросе Германию. Судя по всему, Николай II ответил ему довольно уклончиво, пообещав подумать над этим.

Да, Бьюкенен прямо не пишет о золоте России, но, даже судя по его выхолощенным и тщательно отредактированным в Форин-офисе воспоминаниям (факт цензуры подтверждает и его дочь), он имеет в виду именно его… И Бьюкенена мало волнует заявление генерала В. Гурко[780], что Россия уже мобилизовала 14 млн чел., потеряв два миллиона убитыми и ранеными и столько же пленными. Лондону всего этого явно недостаточно[781]. А ведь народ России с самого начала войны проявил готовность сражаться с врагом. Повсеместно отмечались высокая дисциплина и ответственность: 96 % подлежащих призыву явились к воинским начальникам. Уклонений от мобилизации почти не было[782].

А вот сами союзники вели себя по отношению к России куда как более эгоистично и явно не торопились выполнять свои обязательства. Так, по состоянию на 20 января 1917 г., из 3,3 млн русских трехлинейных винтовок, заказанных в США, было поставлено только 75 620 стволов. Еще около 79 тыс. находились в пути, часть из них погибла, а 18 тыс. застряли в портах. В войска удалось отправить только 30 тыс. винтовок[783]. Но, как говорится, обещать — не значит жениться.

Ллойд-Джорджа как премьер-министра крайне волновал только один вопрос — возможность выхода России из войны. Именно поэтому он выступил инициатором февральской (1–20 февраля 1917 г.) конференции союзников в Петрограде. Акция эта задумывалась западными странами как «удар кнута», который должен заставить российскую сторону активизировать наступательные действия на фронте. Ибо к январю 1917 г., как позже отмечал в своих воспоминаниях Ллойд-Джордж, «почва в России уже начала содрогаться от подземных толчков»[784]. Союзникам важнее всего было любой ценой заставить Петроград загнать на фронт как можно больше солдат. Человеческие ресурсы России — вот что имело главное значение для их стратегии. Западные полководцы очень хотели еще больше русской крови как на Востоке, так и на Западе. Они много и охотно разглагольствовали о том, что готовы материально снабжать русскую армию даже «в ущерб собственным надобностям»[785]. Примечательно, что поначалу вопрос вынесения на конференцию финансовой составляющей сотрудничества союзников даже не рассматривался. Решение об этом приняли буквально в последний момент, но дело пошло так, что в конечном итоге он стал едва ли не ключевым.

Для нас очень важно ознакомиться с ходом переговоров на конференции, чтобы понять, как проявил себя в тот момент Барк. Ему, как и многим другим высокопоставленным сановникам, уже было очевидно, что положение монархии крайне шаткое. Положение самого Барка в административной иерархии к началу 1917 г., напротив, очень укрепилось. С политической арены исчезли его основные оппоненты из числа генералов. Его влияние на Николая II усилилось настолько, что в регулярных докладах императору «перед конференцией Барк выходил в своих суждениях за рамки чисто финансовых проблем». Правительство же не направляло финансовую политику страны, а безропотно «штамповало представления министра»[786].

Союзные делегации, кстати, прибывшие через Мурманск, на британском пароходе в сопровождении крейсера «Герцог Эдинбург» (Duke of Edinburg) (уж больно боялись повторить судьбу крейсера «Хэмпшир»), формально возглавлял член военного кабинета лорд Мильнер. Но вскоре выяснилось, что он фигура чисто номинальная — основным действующим лицом был лорд Ревелсток, в итоге подмявший под себя и главного военного представителя генерала Генри Вильсона[787], и начальника британской военной миссии связи при русской ставке генерал-майора Хэнбери-Уильямса, и посла Бьюкенена, да и самого Мильнера. Во главе французской делегации стоял министр колоний Гастон Думерг[788], известный политик, но, как тогда считалось, уже в основном в прошлом, с приставкой бывший: бывший премьер-министр и бывший министр иностранных дел. Персональный состав итальянской и японской делегаций нам мало-интересен.

Аналогично выглядела ситуация и с российской стороны. Формально делегацию возглавлял министр иностранных дел Н. Покровский, но главная роль в обсуждении военных вопросов отводилась начальнику штаба ставки генералу В. Гурко и начальнику Морского штаба, хорошо известному нам адмиралу Русину. Военный министр Беляев[789] находился полностью под влиянием Барка и в основном поддакивал. И в такой ситуации уже мало кто ставил под сомнение неофициальный титул «Непотопляемый», который все чаще употреблялся в отношении Барка. Итак, действительно — «Непотопляемый Барк».

Понятно, что первоначально рассматривались вопросы военного взаимодействия. Но вскоре стало ясно, что западные делегаты не имеют полномочий принимать решения, а могут только рекомендовать принятые заключения своим правительствам[790]. Поэтому все быстро свелось к обсуждению проблем снабжения.

Но и в этой ситуации Барк умудрился повести себя так, что полностью обнулил позицию русских военных и заведомо уничтожил все их аргументы. По мнению министра финансов, проблема снабжения русской армии заключалась