– Что насчет возражений по поводу категоризации?

– Об этом, – говорит Чёрч, – лучше спросить у моего друга профессора Хэмилтона. Эдвард, не могли бы вы прояснить ситуацию?

Эдвард откашливается. В комнате вдруг становится слишком жарко. Он чувствует, как у него вспотели подмышки.

– Конечно. На этой неделе я представил Королевской комиссии отчет о наследственной взаимосвязи между умственным развитием и склонностью к правонарушениям. – Он делает короткую паузу и продолжает: – Уверен, когда комиссия внимательно изучит все представленные доказательства, она порекомендует парламенту принять предлагаемое законодательство.

Эдвард едва осознаёт произносимые слова. Ему кажется, что лишь одна часть его личности говорит, а другие смотрят и ждут, когда он споткнется и упадет. Ждут, когда он потерпит сокрушительное поражение и люди за столом увидят его истинную сущность обманщика.

В глубине его разума до сих пор звучат слова возмущенной, шокированной Элинор: «Правда – это основа, которая никогда тебя не подведет». Он отчетливо слышит ее голос, как если бы она стояла у него за спиной. Он знает, что под ее осуждающим взглядом должен признаться во всем.

Но как ему это сделать? Уже слишком поздно делать честные признания.

Он выбрал этот путь и теперь должен продвигаться дальше, как делал всегда; идти и надеяться, что цель, к которой он стремится, не принесет бед и разрушений.

Время давно перевалило за полдень. Эдвард неспешно идет по берегу Темзы. Солнце согревает ему спину. В воздухе стоит шум от движения по набережной, стук и скрежет механизмов и крики перекликающихся рабочих. Звуки лондонских будней.

Из туннеля подземки выходит женщина с маленькой светловолосой девочкой. У него замирает сердце. Мейбл!

Разумеется, нет. Похожая на Мейбл, но не она.

С некоторых пор Мейбл начала ему мерещиться в самых неожиданных местах. Иногда во время работы он поднимает глаза – и видит дочь, стоящую рядом в цветастом платье, красивую, как картинка. Она улыбается ему и тут же тает. Или в Брук-Энде он замечает ее призрачную фигурку. Мейбл бегает среди цветочных клумб, ее кудряшки подрагивают на плечах, а ветер доносит всплески ее смеха. А теперь у любой маленькой девочки, встречаемой им на лондонских улицах, лицо Мейбл.

Вайолет ждет его на их обычной скамейке. Теперь, когда Элинор знает об этих встречах и с одобрением относится к тому, что он делал и продолжает делать, встречи должны бы происходить легче. Но и сейчас, пока Эдвард идет по газончику к скамейке, ему не по себе. Вайолет встает и делает что-то вроде реверанса, почтительно склоняя голову. Уж лучше бы сидела.

– Добрый день, Вайолет.

– Сэр, день сегодня прекрасный, – говорит она и снова садится.

Эдвард тоже садится, как всегда выдерживая дистанцию.

Он вспоминает их прошлую встречу. Тогда Вайолет тревожилась за своего ребенка, который на три месяца старше Джимми. Похоже, у малыша коклюш.

– Как ваш малыш? – спрашивает он.

В ответ она смеется. И вид у нее куда спокойнее, чем в прошлый раз.

– У него был круп. Вылечила несколькими чайниками с кипятком. Сейчас здоровый и шаловливый. Спасибо, что поинтересовались.

– Рад слышать.

– А как ваши детки, сэр? Как они? В прошлый раз я была вся расстроенная и даже не спросила. Вы уж простите задним числом.

– Не надо извиняться. Вам тогда было не до расспросов. – Он тяжело сглатывает. – Джимми растет день ото дня.

Эдвард смотрит на оживленное движение по реке: на ползущие угольные баржи, на большие пассажирские пароходы, посылающие в воздух облачка дыма, на весельные лодки. Все соперничают из-за водного пространства.

– Как Мейбл? – продолжает Вайолет. Он знает, она старается быть учтивой и проявлять интерес к жизни Эдварда, чтобы их встречи не носили чисто финансовый характер. – Вашей дочке, если не ошибаюсь, уже пять?

У Эдварда пересыхает во рту. Он чувствует, что Вайолет ждет ответа.

– Раньше я об этом не говорил, – осторожно начинает он, тщательно проверяя ощущение от каждого произносимого слова. Говорить о дочери он не может ни с кем. И меньше всего с Элинор, где каждое упоминание о Мейбл неизменно кончается ссорой. – Но Мейбл… заболела. – Он набирает побольше воздуха. – Серьезно заболела.

– Ой! – восклицает Вайолет и поворачивается к нему. Он продолжает смотреть на реку, щурясь от солнечных бликов на воде. – Беда-то какая!

– Оказалось, – продолжает Эдвард, и слова начинают течь сами собой, – что у нее эпилепсия.

Это слово застревает у него в горле, оставляя кислый привкус на языке. Он не столько видит, сколько чувствует, как Вайолет напряглась, услышав про эпилепсию.

– Состояние Мейбл очень тяжелое. Мы приняли нелегкое решение: для ее же блага отправить ее туда, где она будет получать самое качественное лечение. И теперь она находится там, вдали от людских глаз.

Как он может рассказывать об этом? Как, когда сам же недвусмысленно распорядился: никому ни слова? Людям свойственно сплетничать; для них нет ничего лучше сплетен, способных погубить известного человека.

Однако сейчас ему уже не остановить поток слов. Они неумолимо льются из него, и их не удержать, как не удержать течение Темзы. Неожиданно для себя он рассказывает Вайолет обо всем: об огненной женщине, которую видела Мейбл, о няне, которая ушла от них, наговорив кучу разной чепухи об одержимости и злых духах. Он рассказывает, как дочь безуспешно возили к разным врачам, а те лишь качали головой и болезненно морщились. Потом говорит о самой Мейбл; о том, как припадки становились все беспощаднее, как закатывались ее глаза и капала слюна изо рта. О страшной силе припадков, способных отшвырнуть ее в другой конец комнаты; о частых падениях, приводивших к ссадинам и ушибам. Не таясь, он рассказывает Вайолет о стремительно беднеющей речи дочери и скованности движений. О том, что прежняя Мейбл исчезает у них на глазах. Вся эта постыдная история изливается из него, как нечистоты из канализационной трубы, выведенной в реку.

Вайолет сидит прямая как стрела и молча слушает, приоткрыв рот. Выговорившись, Эдвард устало приваливается к жесткой спинке скамейки. Рассказ его утомил, но в то же время принес облегчение, дав выплеснуть наружу бурлящие эмоции, которые, словно яд, столько времени копились внутри его.

– Господи, благослови ее душу! Мне вас так жаль, сэр! Кто бы мог подумать, что у вас случится страшная беда.

– Между прочим, Мейбл поместили в колонию Хит в Сассексе, – сообщает Эдвард, зная, куда их неминуемо заведет этот разговор.

– Там ведь и Реджи находится! – восклицает Вайолет.

– Вот именно.

– Получается, ваша малышка в одном месте с моим братом? – Она иронически смеется и качает головой. – Правда, в этом что-то есть?

Да, в этом что-то есть. Голова Эдварда клонится на грудь. Ему кажется, что он впервые позволил разуму серьезно обдумать все, чем сейчас поделился с Вайолет. Он никогда не верил в судьбу и, похоже, напрасно. Оба его мира сталкиваются, словно это столкновение было предопределено заранее, и он не в силах их остановить.