Когда-то он совершил отвратительный поступок, за что судьба его и наказала.

Граммофон негромко воспроизводит «Serenade for Strings» Элгара. Столовая залита приятным мягким светом. В центре обеденного стола колышутся огоньки свечей. Как давно они не устраивали званых обедов. Эдвард смотрит на Элинор. Никогда еще она не была такой красивой и такой недосягаемой, как в этот вечер.

Сегодня суббота. Их дом полон гостей. Этот званый обед Элинор запланировала еще до их ссоры в минувшие выходные. Эдвард не знает, будет ли у него возможность поговорить с женой наедине. Он должен извиниться, попросить у нее прощения. Для него невыносимы ее недовольство и презрение. Речь не только об адаптации данных исследований, о чем больше не было сказано ни слова, но и о Мейбл. Жена до сих пор сердится на него, но молчит, что еще хуже. Ее злость передается через глаза, сковывает движения ее рук, сочится через кожу и колет его, как статическое электричество. Такое ощущение, будто Элинор винит его в болезни Мейбл. Получается, он виноват во всем, что случилось с их дочерью. Но какой на самом деле у них был выбор? Они сделали то, что сделала бы любая здравомыслящая состоятельная семья. Они выбрали наилучшее лечение для их дочери и поместили ее в лучшее место. Однако сколько ни объясняй, это все равно не изменит отношение Элинор к нему.

В числе гостей Бартон и Лиззи, а также Софи и Генри, который на время оставил свою нынешнюю пассию, чтобы провести выходные с женой. Разумеется, Роуз тоже приехала. Они с Элинор сблизились еще больше. От потери доверия жены Эдварду становится не по себе. Она перестала откровенно говорить с ним. Вместо этого она теперь сидит рядышком с Роуз. Им хорошо. Эта непринужденность намекает на какие-то общие тайны. Может, Элинор рассказала сестре о фальсифицированных данных? Он делает глоток вина и отворачивается.

На завтра запланирована игра в теннис, а затем пикник на лугу и, быть может, купание в реке, если погода не испортится. Совсем как в прежние счастливые времена. Но это лишь копия тех времен. Происходящее утратило реальность. Все они не более чем актеры в ложно веселой пьеске.

Когда подают консоме, Бартон стучит по своему бокалу, затем поднимает его:

– Провозглашаю тост за добрых друзей и скорое наступление лучших времен!

Он печально улыбается Эдварду, и Эдвард ощущает тепло слов, оставшихся непроизнесенными. Этот старый бездельник более чуток и наблюдателен, чем ему казалось. Бартон – один из немногих, кто понимает жгучую боль, испытываемую семьей Хэмилтон после отправки Мейбл в колонию.

– Присоединяюсь, – говорит Генри, поднимая бокал и совершенно не понимая подтекста слов Бартона. – За чертовски прекрасный вечер! – добавляет он, залпом опрокидывая в себя содержимое бокала.

Софи делает большие глаза.

– Кстати, дружище Эдвард, я вчера продал участок земли, – сообщает Бартон. – Получил неплохие денежки. У Лиззи имеются планы преобразить наше логово, а остаток, я думаю, стоит перевести в акции, ценные бумаги, или как это у них называется. Хочу спросить совета. Может, обратиться в ваш банк?

– Вы про «Коулрой и Мак»? Я их давнишний вкладчик. Солидный и надежный банк. Если хотите, могу познакомить вас с владельцами.

– Нет-нет, – вмешивается Генри. – Вам нужно что-нибудь подинамичнее этих старомодных банков. Если хотите получать настоящие проценты, вкладывайте деньги в Америке. Вот где делается солидная прибыль.

– Да? – простодушно удивляется Бартон. – А вы что думаете, Эдвард?

– Я не любитель рисковать. Но меня не стоит и спрашивать об этом. Как вы знаете, я…

– Человек науки, – перебивает его Бартон. – Это я знаю. Но вы же знакомы с целой кучей американцев. Причем с богатыми, вроде Рокфеллера. Уж они-то должны соображать в подобных делах.

Эдвард смеется. Рокфеллеру или Карнеги деньги Бартона показались бы жалкой мелочью.

– На вашем месте я бы прислушался к Генри. Он об этом знает гораздо больше моего. А мои банкиры уверяют меня, что мои сбережения размещены в стабильных и надежных акциях и облигациях. Состояния на этом я не сделаю, однако меня вполне устраивает такое положение вещей.

– Ха-ха! – восклицает Генри. – Риск – дело благородное! А что касается Рокфеллера, он действительно соображает. Во всяком случае, Рокфеллер-старший. Очень ушлый парень. Скупает целые отрасли промышленности. Создал монополию. Я легко познакомлю вас с моими американскими банкирами. Они сделают вас очень состоятельным человеком, – хвастливо заявляет он.

– Правда? – оживляется Лиззи, погружая ложку в суп. – Каким образом?

– За счет недоплат рабочим, – встревает Роуз, чьи щеки вспыхивают.

Боже, не хватало только этой социалистической болтовни! Слово в слово то, что проповедуют Сидней и Беатрис Уэбб и, конечно же, не без влияния ее жуткого француза. Ее работа в «Нью стейтсмен» была отвратительной затеей.

– Богатые делают деньги благодаря тому, что бесчисленные рабочие, которые по-настоящему и создают им доход, получают зарплату, еле-еле позволяющую сводить концы с концами, – заявляет Роуз. – И эти люди еще довольны, что у них есть хоть какая-то работа! Но разве не каждый человек заслуживает того, чтобы иметь деньги для достойной жизни?

– Ха-ха! – изумленно восклицает Генри, вертясь на стуле. – Так говорит наша маленькая социалистка. Если бы все было столь просто!

За столом возникает тягостное молчание. Роуз и Генри сердито смотрят друг на друга.

– В чем именно это не столь просто? – спрашивает Роуз.

– Во всем, – растягивая слова, отвечает Генри. – Впрочем, я и не жду, что женщина способна понимать подобные вещи. Сама жизнь не столь проста. Безработица, моя дорогая, возникает вследствие технического прогресса, отсутствия спроса, раздутых экспортных пошлин и еще множества причин. Многие промышленники просто не могут платить своим рабочим больше. В конце концов, рынок сам все отрегулирует, хотя этот процесс может оказаться болезненным.

– Только не для вас! – вырывается у Роуз.

– Роуз! – предостерегает сестру Элинор.

– А я думаю, что Роуз высказывает здравое мнение, – громко вступает в разговор Софи. – Чем тебе не нравится ее предложение? Платить людям достойную зарплату лучше, чем выплачивать им пособие.

– Никогда не обсуждайте с женщиной вопросы политики – вот что я на это отвечу, – говорит Генри и громко смеется собственной шутке.

– Напомню на всякий случай, что женщины уже заседают в парламенте, – парирует Софи.

– Да, и производят изрядное количество шума. Жаль, что среди них нет более молодых и привлекательных. Это, несомненно, оживило бы парламентские будни.

– Заткнись, Генри! – Софи снова широко раскрывает глаза и поворачивается к Элинор. – Элинор, ты когда-нибудь скучаешь по годам войны? Когда мы обе были молодыми, свободными и что-то значили?

Остальные гости молчат. Эдвард видит в их глазах отражение собственного недовольства внезапным поворотом разговора. Элинор в ответ бормочет что-то нечленораздельное.