пехотных войск, потому что в мирное время никогда их не бывает в тамошних местах. Посему отправили к нему три полка под начальством генерал-майора Бутурлина, которого выбрали не потому, чтоб считали его способным, а для того, чтобы отдалить его от двора.

Мая 6<-го> царь отправился на охоту в подмосковную на две недели и возвратился.

Мая 24<-го> поехал опять, верст за 50 от Москвы.

Июля 10<-го>, день св. Петра, именины царские, был во дворце праздник с обыкновенным великолепием и продолжался три дня с иллюминациею.

Июля 16<-го> царь поехал на охоту.

Августа 4<-го> г-н Дитмар, агент шведский, получил от двора своего повеление объявить русскому министерству, что его шведское величество соглашается признать царю титул императора и чрез несколько дней пришлет о том свою грамоту. И действительно, чрез восемь дней Дитмар получил эту грамоту и поднес ее.

Сим средством несогласие между обоими дворами кончилось. В то же самое время Дитмар получил кредитив на звание чрезвычайного посланника и представил его. Русский двор был очень доволен.

Сентября 10<-го> — день св. Александра Невского и кавалерский праздник. Царь рано возвратился в Москву, и по окончании обедни все кавалеры имели честь обедать с его величеством, который вечером опять отправился на охоту.

Сентября 12<-го> намерение отправить князя Куракина в Берлин вдруг переменили и на его место назначили князя Голицына, который был в Испании. Причина этому была та, что царь не скрывал благорасположения своего к последнему, и это встревожило Долгоруковых, кои, боясь, чтобы он не сделался наконец фаворитом, удалили его от двора и, с посылкою его в Берлин, дали ему чин действительного тайного советника, дабы, возвратясь, он не мог уже так часто бывать при государе, по званию камергера; ибо в России такой обычай, что кто имеет чин действительного тайного советника, тот уже не может занимать места камергера.

Сентября 12<-го> царь отправился на охоту, и с ним поехали фаворит, отец его, мать и сестры. А как эту поездку устроил также князь Алексей Долгоруков, то все думали, что теперь-то он достигнет своего желания, которым так долго занимается, — женить царя на одной из своих дочерей.

Сентября 20<-го> прусский министр возобновил трактат, заключенный его двором в 1725 году с императрицею Екатериною, и хотя это очень скрывали, но я узнал, что трактат главнейше состоял в гарантии с обеих сторон о сохранении завоеваний, сделанных у шведов в последнюю войну, и в оборонительном союзе в случае нападения.

Важного ничего не случилось до 23 октября, дня рождения царского. Думали, что его величество приедет в Москву, и потому все было приготовлено для торжествования сего дня; но он не приехал, и весь праздник состоял только в большом обеде во дворце, к которому были приглашены все чужестранные министры и первейшие придворные чины; а угощал барон Остерман, по званию своему обер-гофмейстера.

Причина, по которой царь не возвратился в Москву, состояла в том, что князь Алексей Долгоруков так ревновал ко всем, что ему пришла в голову мысль, что ежели его величество проговорит хотя полчаса с другим, то он лишится его милости, да сверх того, как он занимается только мыслию выдать одну из дочерей своих за царя, то боялся, чтобы в Москве кто-либо из его врагов не помешал ему в этом. Я был уверен, что бракосочетание будет объявлено по возвращении царя в Москву, но в этой уверенности был только я один из всех чужестранных министров. Граф Братиславский и другие не хотели верить этому, потому что Остерман сказал им, что этому быть нельзя, и, полагаясь на это, они уведомили свои дворы, что хотя и говорят о бракосочетании царя с одною из княжен Долгоруковых, но до этого еще далеко. Остерман и мне говорил то же; но я, быв твердо уверен, что Долгоруковы скоро успеют в своем намерении, положительно донес королю, что царь женится тотчас по возвращении своем в Москву.

Ноября 20<-го> царь возвратился в Москву, и тут уже стали погромче говорить о свадьбе.

Наконец 30<-го> числа царь призвал к себе министров Верховного совета, фельдмаршалов и других первейших особ и объявил им, что вступает в брак с княжною Екатериною, старшею дочерью князя Долгорукова и сестрою фаворита. После сего все подошли к руке, а потом отправились в апартаменты княжны для того же.

Декабря 11 <-го>, день св. Андрея, все кавалеры сего ордена съехались во дворец, а вечером свершилось обручение с величайшею пышностию.

Как скоро все было готово для сего обряда, фаворит отправился из дворца за принцессою, которая приехала с большою свитою.

Весь дипломатический корпус был приглашен во дворец, а генералам и вельможам русским было приказано сбираться там же в 3 часа пополудни.

Как скоро принцесса приехала ко дворцу, то ее встретили у крыльца обер-церемониймейстер и обер-гофмаршал, кои проводили ее в залу, где уже все было готово для совершения обручения. Она села у налоя в кресла, а по левую у нее сторону сели принцессы крови, на табуретках, по правую же — вдовствующая царица, в креслах, а назади — мать ее, сестра и родня.

Креслы царские были поставлены против кресел принцессы, подле стола, на котором лежало Евангелие; по правую сторону было место для чужестранных министров, а по левую — для русских вельмож.

Посередине залы стоял налой, а подле него — архиепископ новгородский, первенствующий в России, со всем духовенством, в полном облачении. Против налоя был устроен великолепный балдахин, поддерживаемый шестью генерал-майорами.

Царь, получив донесение от обер-камергера о приезде принцессы, вышел в залу и, посидев несколько минут, стал с нею под балдахин, где архиепископ обменял их перстнями, по уставу греческой церкви. По окончании сего царь и принцесса сели опять на свои места, и тут все присутствовавшие подходили к целованию их рук, и была пушечная пальба. Затем сожжен был прекрасный фейерверк, и начался бал, который продолжался очень недолго, потому что принцесса очень устала. Ужина не было, но для желающих поставлены были столы.

Надобно заметить, что хотя дом Долгоруковых был из древнейших в России и в это время сильнейшим по любви к нему государя, но все они так боялись других, что в день обручения караул во дворце состоял из целого баталиона гвардии — 1200 человек, между тем как в обыкновенное время занимают его только 150; даже приказано было гренадерской роте, которой капитаном был фаворит, войти в залу тотчас за царем и поставить часовых ко всем дверям, даже велели зарядить ружья боевыми патронами, и если