сосед-стукач за стенкою / Прячет в стол магнитофон…»

Можно ли назвать искусством бездарные песни барда-политикана?

Александр Галич — человек с изломанной судьбой и разуверившийся в Родине. Его, истинного космополита, обуревает жажда странствий: «И хотелось-то мне в дорогу, / Налегке, при попутном ветре… / Я шагал бы, как вечный цыган, / Никого бы нигде не трогал, / Я б во Пскове по-птичьи цыкал, / И округло на Волге окал, / И частушкой по струнам — взлет, / Да гитара, как видно, врет, / Лишь, мучительна и странна, / Все одно дребезжит струна!» (Стихотворение «Черновик эпитафии»)

Гитара здесь не к месту. Если кто-то бренчит на одной струне и при этом обнажает свою издерганную, запутавшуюся душу, то нет ничего удивительного, что песня у него не получается.

Иногда у Александра Галича от ощущения жуткой безысходности вырываются из груди прекрасные слова о гитаре. Обращаясь к близкой ему женщине, он спрашивает: «Только чем ты помянешь меня? / Бросишь в ящика пыльную прорубь? / Вдруг опять, среди белого дня, / Семиструнный заплещется голубь, / Заворкует неладно лады / Под нытье обесславленной квинты… / Если мы и не ждали беды, / То теперь мы воистину квиты!» Чудесная метафора, сопоставляющая птицу и гитару, оживляет стихотворные строки, привносит поэзию в скорбный монолог страдающего человека. (Стихотворение «Понеслись кувырком…»)

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БОГДАНОВ

Богданов, Николай Александрович (?-?) — летчик, автор книги воспоминаний.

В годы Великой Отечественной войны гитара часто помогала фронтовикам сохранить мужество своим тихим и мирным перезвоном струн, звала к победе и вселяла надежду на счастливое будущее. Конечно, в передовых пехотных частях трудно было уберечь столь хрупкий инструмент, зато в авиации он являлся непременным украшением недолгих пауз между боевыми вылетами. Памятный кинофильм «В бой идут одни старики» ничуть не преувеличивает роль музыки на войне. Ценно для нас свидетельство пилота Николая Богданова о военных подвигах гвардейского Гатчинского авиаполка.

Вспоминая боевых друзей, он рассказывал: «Погиб смертью храбрых Иван Иванович Поляков, небольшого роста, живой, черноглазый весельчак, никогда не расстававшийся с гитарой, гордость и любимец полка. Сколько ночей в ожидании вылета мы коротали под звон струн его гитары и цыганские песенки, то грустные, бередящие душу, то искрометно задорные и веселые. Весело и задорно плясал он — так, что самые угрюмые не выдерживали, пускались в пляс… Он был создан для жизни, радостной и веселой; не верилось, что его нет в живых».

Гитара не молчала, когда свершались геройские подвиги.

АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ СОЛЖЕНИЦЫН

Солженицын, Александр

Исаевич

(1918–2008) —

русский писатель. Рассказы «Один день Ивана Денисовича» (1962), «Матрёнин двор» (1963, оба опубликованы А.Т. Твардовским в журнале «Новый мир»). Повести «В круге первом», «Раковый

корпус»

(1968,

опубликованы

за рубежом),

«Архипелаг

ГУЛАГ»

(1973,

в

СССР распространялся нелегально). Эпопея «Красное колесо» (1971–1991). Нобелевская премия (1970).

«Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына — это, без преувеличений, энциклопедия советской лагерной жизни. Попробуем полистать ее, чтобы найти в ней упоминания о гитаре.

Сцена «ухаживания» в женском бараке. «Пятеро девушек ходят, обернутые в простыни:

играя в карты накануне, блатняки проиграли с них все, велели снять и отдать. Вдруг входит с гитарой банда блатных — в кальсонах и в фетровых шляпах. Они поют свою воровскую как бы серенаду».

Какими-то островками цивилизации в сталинских лагерях являлись помещения КВЧ — культурно-воспитательной части. Сюда приходят вечно голодные заключенные, чтобы на недолгое время забыться. «Как будто среди разгула нечистой силы кто-то обвел по земле слабо-светящийся мреющий круг — и он вот-вот погаснет, но пока не погас — тебе чудится, что внутри круга ты не подвластен нечисти на эти полчаса. Да еще ведь здесь кто-то на гитаре перебирает. Кто-то напевает вполголоса — совсем не то, что разрешается со сцены. И задрожит в тебе: жизнь — есть! она — есть!»

Лагерное начальство помыкало заключенными, как капризные баре — своими крепостными. Особенно выделялся полковник Мамулов, брат начальника секретариата самого Берии. «Любимая его квартира была загородная, при лагере. Сюда приезжал иногда и сам Лаврентий Павлович. Привозили из Москвы всамделишный хор цыган и даже допускали на эти оргии двух зэков — гитариста Фетисова и плясуна Малинина (из ансамбля песни и пляски Красной армии), предупредив их: если где слово расскажете — сгною!»

Солженицын описывает знакомство с архидьяконом Владимиром Рудчуком, который был когда-то чуть ли не личным секретарем патриарха. Попав в лагерь, тот ухитрился пристроиться художником в КВЧ. Его не без оснований подозревали в стукачестве. «Он в лагере получал «Вестник московской патриархии» и иногда с важностью рассуждал о великомучениках или деталях литургии, но все деланно, неискренне. Еще была у него гитара, и только это искренне у него получалось — сам себе аккомпанируя, он приятно пел: «Бродяга Байкал переехал…», — еще покачиванием передавая, как он объят скорбным ореолом каторжника. Чем лучше человек в лагере живет, тем тоньше он страдает…»

Потрясает выразительной силой воспоминание автора книги об одном из концертов, где, как издавна было заведено, лагерное начальство тщательно проверяло репертуар на предмет крамолы. Однажды все же удалось обхитрить туповатого начальника КВЧ в золотых погонах. «У Жени был небольшой голос, он охотно пел для друзей в секции барака и со сцены тоже. И вот однажды было объявлено:

— «Женушка-жена»! Музыка Мокроусова, слова Исаковского. Исполняет Женя Никишин в сопровождении гитары.

От гитары потекла простая печальная мелодия. А Женя перед большим залом запел интимно, выказывая еще недоочерствленную, недовыхолощенную нашу теплоту: Женушка-жена!

Только ты одна,

Только ты одна в душе моей!

…Померк длинный бездарный лозунг над сценой о производственном плане. В сизоватой мгле зала пригасли годы лагеря — долгие, прожитые, долгие оставшиеся. Только ты одна! Не мнимая вина перед властью, не счеты с нею. И не волчьи наши заботы… Только ты одна!..

Милая моя,

Где бы ни был я –

Всех ты мне дороже и родней!

Песня была о нескончаемой разлуке. О безвестности. О потерянности. Как это подходило! Но ничего прямо о тюрьме. И все это можно было отнести и к долгой войне.

И мне, подпольному поэту, отказало чутье: я не понял тогда, что со сцены звучат стихи еще одного подпольного поэта (да сколько ж их?!), но более гибкого, чем я, более приспособленного к гласности.

А что ж с него? — ноты требовать в лагере, проверять Исаковского и Мокроусова? Сказал, наверно, что помнит на память.

В сизой мгле сидели и стояли