наступая на осколки, вышел из комнаты. — И попросить у них прощения. Но этого не происходит, как бы не старался. Сколько бы попыток уйти не предпринимал.

— Я заеду сегодня.

— Не надо, — перебил собеседника Максим. — Я в порядке. Просто нужно спустить пар.

От босых ног на ковре оставались следы крови, с каждым шагом мужчины становясь всё бледнее. Раны почти мгновенно затягивались, оставляя только боль. Но этой боли Максим радовался — она служила наказанием. И напоминала ему о случившемся.

* * *

Много лет назад Максим вернулся из школы злым и заплаканным. Мальчишки из параллельного класса искали себе излюбленное развлечение — издевательство над кем-то, кто меньше, слабее, добрее. И нашли в лице Максима.

На выходе из школы они подловили его. Отняли рюкзак, изорвали тетради, разбили подаренный дедушкой диаскоп. Нашли тоненькую тетрадку со стихами и, смеясь до колик, декламировали друг другу. Шапку запихнули в мусорный контейнер, а куртку закинули на крышу крыльца. Максима толкали, ставили подножки, но не били. Унижение всегда больнее синяка, и заживает дольше. Мальчишки это знали.

Вдоволь намучив, они отпустили Максима и, безостановочно хохоча, разбежались в разные стороны. Как он не старался, куртку достать не смог, а за шапкой и не полез. Только собрал с грязного асфальта обрывки листов и осколки диаскопа, вытирая рукавом непрошеные слёзы.

Дома бабушка, ахнув от неожиданности, принялась жалеть, попутно набирая номер телефона классного руководителя, а дед пообещал разобраться с обидчиками, чем только сильнее разозлили мальчика. Он раскричался, оттолкнул пытавшуюся его обнять сестру Машу, нагрубил вышедшим из кабинета родителям и, хлопнув дверью, скрылся в своей комнате.

Лезвие ножа-бабочки, популярного у мальчишек, располосовало кожу. Кровь залила руку, затем стол. Максим почувствовал, как в глазах темнеет, и испугался так сильно, что закричал во весь голос. Через минуту дверь выбил отец. Вся семья окружила мальчика, утешая и баюкая, а он никак не находил слов, чтобы им объяснить, откуда взялась кровь, потому как на руке пореза не оказалось.

Родители ушли на экстренно созванное классным руководителем собрание, а бабушка принялась отпаивать чаем с блинчиками. Дед с гордостью выставил на стол шахматы, обещая научить в них играть, Маша перед уходом на танцы дала свой плеер…

Все пытались растормошить Максима, развеселить. Вернувшиеся родители клятвенно заверили, что хулиганов накажут и поставят на учёт в детскую комнату милиции… Но мальчик безустанно разглядывал своё запястье, изредка вздрагивая от боли при прикосновении к месту, где ранее виднелся порез.

А ночью дом загорелся. Максим не помнил, как сумел выжить. Знал только по рассказам очевидцев, что вернувшаяся с вечеринки Маша разбила окно и успела вытащить брата. Больше никого спасти не удалось.

Виновных нашли быстро. Парочка тех же хулиганов, получив нагоняй от своих родителей, решила отомстить по-крупному. Их не остановили ни страх, ни совесть. После они раскаивались и плакали, клятвенно обещая исправиться, просили прощения у Маши, Максима и их спешно приехавшего старшего брата Миши, но мальчик не поверил ни единому слову. Что только усилило возникшее чувство вины.

Миша забрал брата и сестру к себе. Он работал на стройке и, хоть и с трудом, мог содержать семью. Но через два года повзрослевшая красавица Маша, торопясь на занятия в школу хореографии, поругалась с Максимом, в очередной раз не помывшим посуду. Кричали они громко, пока Маша не обвинила его в потере родителей и не ушла, хлопнув дверью. Разозлённый Максим побежал за ней. Они спорили, стоя у светофора, не слыша друг друга. Не услышали они и визг тормозов.

Домой Максим вернулся один.

«Травмы, не совместимые с жизнью, — сухо сказал врач Михаилу. — Водителя тоже доставили к нам. А мальчик в рубашке родился, иначе я не могу объяснить».

Ждать больше Максим не стал. Ему было страшно. Не за себя — за оставшегося брата Мишку. Собрал вещи, захватив заодно и несколько альбомов с фотографиями, и ушёл.

Миша нашёл его не сразу. Уговаривал вернуться, угрожал, один раз даже накричал, взывая к родственным связям, клялся, что до последнего вздоха будет защищать, но после сдался. Помог найти работу и комнату в общежитии. А в день совершеннолетия Максима рассказал правду: он был усыновлён.

Кто зачал, кто родил такого необычного ребёнка, — в детдоме не знали. Лишь посоветовали пожалевшим мальчика людям — новым родителям Максима, — чтобы те с вниманием отнеслись к воспитанию: двухгодовалый малыш почти неделю просидел на свалке за окраиной города, небрежно завёрнутый в рваный целлофановый пакет, пока его не обнаружил водитель мусоровоза. И кто знает, какая наследственность досталась мальчику. Уж точно не самая благополучная семья решилась бы на такой поистине бессердечный поступок.

Но Максим рос умным, послушным, весёлым и любопытным, как самый обычный ребёнок его возраста. Только более здоровым. Извечные проблемы детского сада — простуда и насморк, сопровождающиеся температурой, ветряная оспа, коклюш, болезненная смена зубов и прочие детские недуги, — всё это обходило стороной.

Максим выслушал торопливую, сбивчивую речь старшего брата, и почувствовал себя бесконечно одиноким. Он понял, что не потерял настоящую семью, а вовсе никогда её не имел. Хоть люди, воспитавшие его, искренне любящие и заботливые, стали родными, но в действительности таковыми не являлись.

Но вслух это Максим не сказал, боясь обидеть брата. Единственного близкого человека, оставшегося в его жизни.

Через некоторое время Максим попытался отыскать следы биологических родителей, неоднократно обращаясь в тот самый детдом, в котором оказался после рождения. Но местные работники лишь растерянно разводили руками: бумажный архив, в котором могли находиться хоть какие-то документы, способные приоткрыть завесу тайны, много лет назад затопило.

А свалку, разросшуюся за годы до размеров небольшого полигона, жители близлежащих районов с боем закрыли, взывая к благоразумности нового мэра. Впрочем, тот и не сопротивлялся, за считаные дни утвердив план по утилизации. Спустя полгода на месте сброса отходов началась стройка нового элитного жилого комплекса.

И ниточка, способная размотать клубок, окончательно разорвалась.

* * *

Максим завязал шнурки на кедах, накинул на плечи куртку и, на ходу прикуривая сигарету, вышел из квартиры. Октябрьский ветер, холодный и колючий, с готовностью бросил ему в лицо сноп снега, подхватывая тот с грязного асфальта. Максим поморщился, утирая лицо рукавом, и, чувствуя, как на зубах скрипит смешанный со снегом песок, с отвращением сплюнул.

Путь его по привычке пролегал через стройку, заброшенную ещё весной по причине банкротства компании. Максим всегда искал безлюдные и опасные места. Такие, где могла пригодиться его помощь. В которых Жизнь и Смерть сходились в неравной схватке. И тогда он, Максим, прикрывал