Все началось со специалиста по вакцинам, биолога по имени Ойген фон Хааген, который руководил в Имперском университете Институтом гигиены. Некоторые лаборатории там выглядели вполне невинно: отсеки с крысами, мышами, козами и другой живностью, на которой можно было тестировать сыворотки. Но вскоре «Алсос» обнаружил второе его здание в укромном форте за пределами города. Судя по документам, фон Хааген заражал там сыпным тифом и другими болезнями заключенных, умерщвляя их через определенные промежутки времени, чтобы следить за разрушением их органов. У него даже хватило наглости пожаловаться тюремному начальству, что ему присылают для опытов слабый, негодный «материал» (то есть людей). Чтобы понять истинное воздействие этих заболеваний, ему нужно убивать здоровых мужчин и женщин, писал он. А как иначе он сможет спасать человеческие жизни?

В Страсбурге также располагался антропологический институт, работавший под личным покровительством Генриха Гиммлера, – Общество по изучению наследственности (Das Ahnenerbe), занимавшееся доказательством расового превосходства арийцев. Большая часть его «исследований» была посвящена анатомии, и сотрудники собрали для изучения обширный реликварий человеческих черепов. Гиммлер поддержал вторжение Германии в Советский Союз в 1941 г. отчасти для того, чтобы получить доступ к черепам «еврейско-большевистских комиссаров» и других «дегенеративных типажей». В то время как целью практически каждого нациста на Восточном фронте был разгром Красной армии, Гиммлер и его приспешники рассылали имевшие высший приоритет указания о том, где искать новые «образцы», вместе с подробными инструкциями по сохранению тел в «герметически закрытой металлической емкости, специально изготовленной для этой цели и наполненной консервирующей жидкостью». Команда «Алсоса» увидела в Страсбурге плоды этих трудов – полупрепарированные конечности и наполненные спиртом гигантские баки с человеческими трупами внутри. Выяснилось, что это узники Освенцима. Многие из них были до предела истощены, а на их руках были вытатуированы номера. Большинство умерли в газовых камерах и были доставлены в Страсбург с широко открытыми, налитыми кровью глазами.

В последующие месяцы, по мере того как войска союзников освобождали концлагеря по всему Рейху, появились сведения и о других садистских экспериментах нацистов. Но даже то, что Гаудсмит увидел в Страсбурге, вызвало у него нервный срыв. По ужасному стечению обстоятельств в Страсбурге его поселили в роскошном доме Ойгена фон Хаагена, что стало для него дополнительным потрясением. Хуже всего было то, что ему пришлось ночевать в спальне сына фон Хаагена. «Там были все его игрушки, – вспоминал Гаудсмит. – Электропоезд, кинопроектор, старый микроскоп отца, аквариум с улитками, книги, инструменты. Но там же было много значков и эмблем гитлерюгенда… Я думал, скучает ли он сейчас по своим игрушкам».

Если бы Гаудсмит ожесточился и думал только о фон Хаагене и его преступлениях, он бы пережил те ужасные недели. Но он тосковал по собственной дочери и, позволив себе посочувствовать сыну фон Хаагена, сломался и впал в истерику. Впечатления последних нескольких дней – баки с телами, полки с черепами – пронеслись у него в голове и оборвали немногие еще целые нити эмоционального контроля. Этот робкий, застенчивый физик вылетел из детской и начал в бешенстве носиться по дому, топая ногами и крича, ошеломив живших вместе с ним солдат. «Он просто слетел с катушек, – вспоминал один из них. – Он был в бешенстве из-за немцев, рыдал и крушил все вокруг». Это уже был настоящий нервный срыв, и потребовалось полчаса, чтобы успокоить его.

Гаудсмит никогда не упоминал об этом в письмах домой. Но вскоре, в еще одном оставшемся без ответа послании жене, он сетовал: «Боюсь, я слишком раним для этих [шпионских] игр». Командование было склонно согласиться с этим мнением. После этой истерики руководство «Алсоса» отправило его в отпуск, и ему по-тихому организовали возвращение в Штаты для встречи с семьей. По некоторым сведениям, он посетил там психиатра – в то время это был решительный поступок, который совершали только отчаявшиеся люди.

Во время отсутствия Гаудсмита обсуждался вопрос о его исключении из состава «Алсоса». Пентагон в конце концов позволил ему остаться на службе, но наложил вето на его участие в полевых операциях. На протяжении всего пребывания Гаудсмита в Страсбурге УСС телеграммами информировало его о поездке в Цюрих для захвата Вернера Гейзенберга. Нервный срыв исключил его участие в этой операции. Человека с неустойчивой психикой явно не следовало направлять под прикрытием в чужую страну.

Еще несколько членов команды, которые должны были участвовать в цюрихском похищении, тоже выпали из обоймы из-за задержек с транспортом и других сбоев. С учетом нехватки времени (Гаудсмит пережил срыв в начале декабря, всего за две недели до лекции Гейзенберга) у спецслужб не осталось возможности подготовить замену. Мо Бергу предстояло охотиться на Вернера Гейзенберга в одиночку.

Глава 54

Принципы и неопределенность

Как ни парадоксально, назначение ответственным за поимку Гейзенберга мягкого Мо Берга вместо жесткого Карла Эйфлера, в сущности, гарантировало, что операция пойдет по насильственному сценарию. Спору нет, когда УСС впервые привлекло Эйфлера, в планах уже имелся намек на применение силы. Однако Эйфлер просто получил разрешение устранить Гейзенберга, если дело пойдет совсем плохо: убийство физика никогда не было целью операции. Но с действующим в одиночку Бергом УСС пришлось отказаться от всех надежд на похищение: без поддержки Берг ни за что не сумел бы захватить физика, а без Сэмюэла Гаудсмита Гейзенберга и некому было бы допросить. В результате убийство оказалось единственным приемлемым вариантом. Мо Берг должен был стать беспощадным типом.

Хотя психическое состояние Гаудсмита был слишком неустойчивым, чтобы он мог сопровождать Берга, 13 декабря в Париже он все же помог проинструктировать его, передав последние указания Гровса. Берг должен был пойти на лекцию Гейзенберга с пистолетом и внимательно прослушать ее, чтобы определить, насколько продвинулся Рейх в создании ядерной бомбы. Конечно, казалось маловероятным, что Гейзенберг будет открыто угрожать союзникам, но он мог обронить какие-то намеки и зацепки. На худой конец, несдержанный Гейзенберг мог похвастаться перед коллегами. И если он это сделает, Берг должен будет перевести его в категорию, как выразился Гаудсмит, hors de combat. В этот момент два полиглота не просто щеголяли своим знанием французского. Буквально это выражение означает «выведенный из боя», или, проще говоря, «обезвреженный». Обычно оно относится к потерям на поле боя, и, как заметил один историк, «существует очень ограниченный набор способов, которыми огнестрельное оружие можно использовать, чтобы вывести противника из боя». Пятью годами ранее Гаудсмит принимал Гейзенберга у себя дома в Мичигане. Три года спустя он предложил его похитить. И вот теперь он велел другому своему знакомому застрелить этого человека за попытку построить что-то, что, по его мнению, немцы построить не могли. Возможно, Гаудсмит был не таким «ранимым», как сам утверждал.

Гейзенберг прибыл в Цюрих поездом 16 декабря. В качестве официального сопровождающего с ним ехал Карл фон Вайцзеккер. Кроме него, у Гейзенберга не было никакой охраны. Чего ему было бояться в Швейцарии?

Новости с передовой вскоре привели Гейзенберга в хорошее расположение духа. В день его приезда в Цюрих Третий рейх начал в густых лесах Бельгии свое последнее крупное наступление, известное теперь как Арденнская операция. К всеобщему удивлению, у вермахта еще оставалось достаточно боевой мощи, и немцы дали союзникам прикурить, отбросив их далеко назад. (Команде «Алсоса» пришлось покинуть Имперский университет и эвакуироваться на полсотни километров на запад.) Немецкая пресса была в восторге, и несколько обезумевших репортеров намекнули, что нацисты могут вскоре применить атомное оружие, навсегда изгнав союзников с континента.

18 декабря, за неделю до Рождества, Гейзенберг наконец прочитал свою лекцию. Несмотря на изобилие потребительских товаров, Швейцария во время войны ограничивала потребление горючего, и в лекционном зале на втором этаже ETH было прохладно. Поскольку Вайцзеккер рассказал Гейзенбергу о протестах во время своего выступления тремя неделями ранее, тот потребовал не объявлять о лекции, и в аудитории было всего 20 физиков.

И пара шпионов в придачу. Берг вошел в холодный лекционный зал с полностью заряженной «береттой» под пиджаком – той самой, которую он ронял в самолете. Хотя Берг был всего на три месяца моложе Гейзенберга, он изображал из себя