Глава 23

Создание новых гарантий

Еще в марте некоего капитана Хадди из Нью-Джерси назначили охранять блокгауз в Монмуте. Когда на блокгауз напал отряд лоялистов, капитан Хадди, израсходовав все имевшиеся у него боеприпасы, попал в плен и был доставлен в Нью-Йорк. Спустя несколько недель, без предупреждений и без суда, его поздно ночью вывезли на берег океана в Нью-Джерси и повесили на дереве.

В письме, прикрепленном к груди капитана Хадди, заявлялось: «Мы, лоялисты, долгое время с печалью в сердце сносили жестокие убийства наших братьев, но отныне постановляем, что не будем более страдать, не отомстив за бесчеловечное обращение с ними. Первым мы представляем вашему взору капитана Хадди и в дальнейшем будем вешать по одному человеку за каждого убитого лоялиста. Хадди заплатил жизнью за смерть Филипа Уайта».

В ходе расследования удалось выяснить, что Филип Уайт, солдат-лоялист, оказался в руках колонистов уже после того, как попал в плен капитан Хадди. Филип Уайт сдался в ходе стычки, но после схватил ружье, застрелил сына полковника и убежал. Его поймали, взяли под стражу, но он снова сбежал. Один из его преследователей, много раз приказывавший, чтобы Уайт остановился, в конце концов ударил его по голове палашом и убил на месте.

После гибели капитана Хадди разгневанные жители Нью-Джерси обратились в Конгресс. Вашингтон, также потрясенный этим злодеянием, приказал генералитету и командующим бригадами и полками собраться и решить, что следует сделать.

Прошлое голосование проходило в июне. Но теперь, в сентябре, главнокомандующий снова собрал офицеров в доме Робинсона, чтобы обсудить печальные обстоятельства, в которых они оказались.

Я воспользовалась возможностью и заглянула к Мэгги и Моррису, которые, несмотря на обоюдную сдержанность и осторожность, стали моими друзьями. У меня почти не было опыта дружеских отношений, а у них, казалось, он и вовсе отсутствовал, но между нами возникло негласное взаимопонимание, которое я старалась не подвергать сомнению и не проверять на прочность. Я попросту получала от нашего общения удовольствие и всякий раз, когда представлялась возможность, расспрашивала их о жизни.

Генерал Патерсон все утро провел на переговорах, но во время перерыва поспешно вышел из дома, горя желанием пройтись и подышать свежим воздухом. Я увидела его на крыльце и поспешила к нему:

– Выводить лошадей, сэр?

– Нет. Генерал Вашингтон попросил меня остаться. Мне придется принять участие еще в одном обсуждении, но, пока он беседует с генералом фон Штойбеном, я могу прогуляться.

– Мне пойти с вами?

– Если хотите. – Голос генерала звучал отрывисто, но, когда он быстро зашагал прочь, я кинулась за ним.

– Вы хромаете сильнее, чем во время перехода к Уайт-Плейнс, – пробормотал он. – Следовало послушаться меня. Оба раза.

В день, когда погиб Финеас, наши отношения изменились, хотя я и не позволяла себе делать никаких выводов из близости, возникшей между нами. Мы это не обсуждали, и меня удивило, что теперь он об этом заговорил.

– Я попрошу у Мэгги еще немного мази. Это поможет от боли.

Он резко остановился:

– Вы не говорили, что вам больно.

– Не все время. Я с этим справлюсь, генерал.

– Да. Но вы не одержите верх в состязаниях по бегу. Даже если на вас будут волшебные штаны.

Я сдвинула шляпу на затылок, чтобы лучше видеть его глаза.

– Сэр, вы ведь знаете басню о черепахе и зайце?

– Да, Самсон. Знаю.

– Кто победил в состязании?

– Черепаха.

– Вот именно. Скорости у меня поубавилось, но стойкость осталась при мне.

Взгляд, который он не отводил от меня, смягчился. Он позволил мне задать темп нашей прогулке. Мы начали подниматься на холм за домом, и он рассказал мне о том, что выяснилось в ходе тягостного собрания.

– Когда мы встречались в июне, ничего не обсуждали. Каждый записал свое мнение в связи с историей с Хадди и передал его генералу Вашингтону. Он не хотел, чтобы на нас влияли чувства. К несчастью, большинство пришло к мысли, что на гибель капитана Хадди следует ответить тем же и, значит, надо повесить британского пленного того же ранга.

Я ахнула. Я знала об участи несчастного Хадди, но о голосовании не подозревала.

– Вы бы этого хотели? – спросила я, стараясь, чтобы в моем вопросе не прозвучало суждение.

– Нет. Я, как всегда, оказался в меньшинстве. Капитан Хадди был невиновен. Мысль вешать другого несчастного, чтобы отомстить за смерть капитана, представляется мне полной нелепицей. К тому же это противоречит принципам морали. Так я и сказал.

Я могла бы и сама догадаться.

– Что вы предложили?

– Я сказал, что нам следует наказать преступников, если только мы узнаем, кто замешан в казни капитана Хадди. До того, – пожал он плечами, – я бы не стал ничего предпринимать. Мой план никому не понравился. Еще я предложил направить все усилия и сосредоточить внимание на том, чтобы завершить это треклятое противостояние, а не творить новые зверства.

– Это было в июне. А что теперь?

– Теперь генерал Вашингтон увяз в неприятностях.

– Как это?

– В Ланкастере пленных британских офицеров того же ранга, что и капитан Хадди, собрали в одной комнате. Им объяснили, что произошло. Они вытянули жребий. – Генерал замолчал, терзаясь от того, что ему предстояло рассказать. – Несчастной жертвой выпало стать некоему Эсгиллу. Ему двадцать один год, он капитан, благородного происхождения, состоит в британской гвардии. – Генерал шумно выдохнул и покачал головой. – Генерал Вашингтон вне себя. Мы словно вновь переживаем казнь Джона Андре.

Майор Джон Андре был британцем и служил связным между Бенедиктом Арнольдом и сэром Генри Клинтоном, британским главнокомандующим в Нью-Йорке, в то время когда в октябре 1780 года Арнольд планировал предательски сдать британцам Уэст-Пойнт. Арнольд не воплотил свой план, но сумел сбежать, а Джона Андре схватили и повесили. Один был предателем, а другой – патриотом, пусть и сражавшимся на стороне врага. То, что патриота повесили, а предатель попал в британскую армию, сохранил свободу и не понес наказания, по-прежнему не давало покоя американцам.

– Но я сказал свое слово, – вздохнул генерал. – И тогда, и теперь. Генералу Вашингтону вовсе не нужно слышать: «Я же вам говорил».

Он сел на валун, который, казалось, едва удерживался на склоне холма, хотя наверняка пролежал здесь много столетий. Валун был таким большим, что я тоже опустилась на него и положила руки на колени, не отводя глаз от открывавшегося перед нами вида.

– Сегодня слишком жарко для таких упражнений, – заметил он, хотя, казалось, прогулка его не утомила, а напряжение, читавшееся в его светлых глазах и в складках у рта, пропало, и я решила, что упомянутые упражнения пошли ему только