много всего, с чем я еще не разобралась, несмотря на терапию, которую проходила в детстве. Я много чего вытеснила. Мои кошмары. Мое чувство вины. Оно гложет меня уже так долго, и конца этому нет. Я не хочу больше так, Симон. Не желаю быть в плену своей вины. Хочу быть свободной. Хотя я понятия не имею, как это. От этого страшно, тоскливо и тревожно.

– Я очень хорошо знаю, что ты имеешь в виду. Я чувствовал то же самое. Так стремно было. Отказаться от своего старого, привычного – даже если и больного – мышления и заменить его новым чертовски сложно. Ты оказываешься голым. Начинаешь искать себя заново. Несмотря на эти трудности, оно того стоит. Пойти на терапию было лучшим решением в моей жизни. Лучшим, если не считать поход в INKnovation и татуировку у одной из самых смелых женщин, которых я знаю.

Краска залила мне лицо.

– Во-первых, мы еще не закончили. А во-вторых, я не смелая.

– Ты офигенно смелая, Алиса. – Он нежно погладил мою пунцовую щеку. – Ты сумела выстоять там, где нужно было выстоять. Ты хочешь справиться со своим прошлым, для меня это показатель мужественности. И я, пока возможно, буду тебя поддерживать… если… – Он помолчал, посмотрел на меня потемневшими глазами. – Если можно и если ты этого хочешь.

– Да, хочу. Но… – Теперь пришла моя очередь взять паузу, а пока что сердце застучало чаще.

– Но… что? – Я услышала неуверенность в его голосе. Она перекрывается моей собственной неуверенностью, хотя я думаю, что она необоснованна.

– Но… не знаю, когда я смогу начать терапию. После твоих рассказов я бы пошла к твоему терапевту, но тогда придется ждать. То есть может пройти еще немало времени. Недели, возможно месяцы… а то, что между нами… мне иногда страшно. – Я вижу, как Симона охватывает разочарование, прежде чем я успеваю продолжить: – Потому что это слишком хорошо. – Его лицо тут же смягчается. Грудь поднимается от глубокого вздоха. – И потому что, думаю, будет еще приятнее, когда мы лучше узнаем друг друга, теснее познакомимся друг с другом. Я хотела бы этого в будущем. Для нас. Даже если мне страшно.

На губах Симона заиграла улыбка, заставляя сиять его темные глаза.

– Я же говорил тебе – ты храбрая. Это на сто процентов совпадает с моими желаниями. Уже давно.

Последнее предложение срывается с его губ чуть тише, а его взгляд скользит по моему лицу, как нежнейшее прикосновение. Когда он снова смотрит мне в глаза, у меня почти перехватывает дыхание. Потому что никто никогда не смотрел на меня так. И я не знаю, как на это реагировать. Как мне укротить или выразить словами ту бурю чувств, которую я уже испытываю по отношению к Симону. Поэтому я обнимаю его за шею и прижимаю к себе. К моей груди, моему сердцу, моей душе. Так сильно, как могу. Он так же крепко обнимает меня в ответ, целует мои волосы и шепчет:

– Не представляю, что смогу когда-нибудь снова отпустить тебя, Алиса.

– Тогда не отпускай, – шепчу я и закрываю глаза.

А когда снова их открываю, на улице уже светло. Симон, кажется, поймал меня на слове, потому что я обнаруживаю его руки вокруг своей талии. Хоть я и повернулась к нему спиной во сне, он меня не отпустил. Может, потому мне и не снились кошмары.

Но память о вчерашнем дне снова впивается когтями в мою грудь. Внезапное осознание того, что вместе с Бекки я потеряла всю семью, сжимает мое горло. Мне не хватает воздуха, меня захватывает ощущение полного одиночества в этом мире.

– Алиса? Эй! – В голосе Симона беспокойство, как будто он напоминает мне, что все не так. Симон нежно трясет меня.

– Я не сплю. Все хорошо. – Последние слова я произнесла, чтобы успокоить его.

– Почему так тяжело дышишь? Ты плохо спала?

Это нормально, если у тебя что-то иногда не нормально. Тебе не нужно за это извиняться. Потому что и это тоже ты, и мне нравится любая твоя версия.

– Потому что… потому что я сейчас в полной мере осознала, что, по сути, у меня никого больше нет. После того, как я оборвала связь с Бекки, нет больше никого, с кем праздновать Рождество или Пасху. После мамы остались папа, Бекки и я. Теперь… теперь я осталась одна.

Он нежно гладил меня по плечам, и мы медленно повернулись друг к другу.

– Но у тебя есть отец.

Я опустила глаза ему на грудь.

– У нас неважные отношения. А в данный момент – совсем никаких. Он… не выносит, когда я рядом, потому что я слишком напоминаю маму. И внешне, и картинами. Потому он и на выставку не пришел.

Герда! – стрельнуло у меня в голове, и мне снова стало плохо, хотя она заверила меня, что не сердится.

– Я… я не знал. Блин. Мне правда очень жаль. – Большим пальцем он приподнял мой подбородок и посмотрел мне в глаза. – Особенно жаль его, потому что он лишает себя общения с таким чудесным человеком.

Я слабо улыбнулась.

– И, кроме того, это не правда… – продолжал он, и я посмотрела вопросительно.

– Что не правда?

– Что ты одна. – Симон лег на спину и притянул меня к себе. Стал водить руками по моей спине. – Разве вот это сейчас похоже на одиночество? – прошептал он. – Или вот это? – Он покрыл мелкими поцелуями мои плечи.

Я улыбнулась.

– А если ты хочешь семью… Знаю, это нельзя заменить, но тебе всегда рады мои родители. Мама недавно спрашивала, приедешь ли ты к нам на обед.

Я положила руки ему на грудь и растроганно посмотрела ему в глаза.

– Правда? Ты не рассказывал.

– Ну, это было за две или три недели до вернисажа. Во-первых, у тебя все равно не было времени, во-вторых… я не знал, дашь ли ты нам еще один шанс. Я не хотел давить… и не хотел понапрасну обнадеживать, – признался он с той искренностью, которая мне в нем так нравится.

– А теперь ты бы меня взял с собой? – спросила я и сама услышала, насколько неуверенно звучит мой голос, хотя еще вчера вечером мы признались друг другу в серьезности наших отношений. А теперь речь идет о его семье. О том, примут ли они меня. Мне важно знать, что я там желанный гость, каким никогда не была в своей собственной семье.

– Теперь… – Симон смотрим мягким, теплым взглядом, – теперь я буду брать тебя с собой каждое воскресенье, если захочешь. И… – он улыбнулся, – кроме того, я еще хочу взять реванш в «Приятель, не сердись». Я так и не смирился с тем поражением.

– А, вот, значит, в чем истинная причина. Хочешь потешить свое эго, – пошутила я, потому что иначе опять бы расчувствовалась.

А этого