– Я знаю, что я ничтожный характер, но я не лезу и всильные.

– И не лезьте; вы не сильный человек. Приходите пить чай.

Николай Всеволодович вошел к себе сильно смущенный.

IV

Он тотчас же узнал от Алексея Егоровича, что ВарвараПетровна, весьма довольная выездом Николая Всеволодовича – первым выездом послевосьми дней болезни – верхом на прогулку, велела заложить карету и отправиласьодна, «по примеру прежних дней, подышать чистым воздухом, ибо восемь дней, какуже забыли, что означает дышать чистым воздухом».

– Одна поехала или с Дарьей Павловной? – быстрым вопросомперебил старика Николай Всеволодович и крепко нахмурился, услышав, что ДарьяПавловна «отказались по нездоровью сопутствовать и находятся теперь в своихкомнатах».

– Слушай, старик, – проговорил он, как бы вдруг решаясь, –стереги ее сегодня весь день и, если заметишь, что она идет ко мне, тотчас жеостанови и передай ей, что несколько дней по крайней мере я ее принять не могу…что я так ее сам прошу… а когда придет время, сам позову, – слышишь?

– Передам-с, – проговорил Алексей Егорович с тоской вголосе, опустив глаза вниз.

– Не раньше, однако же, как если ясно увидишь, что она комне идет сама.

– Не извольте беспокоиться, ошибки не будет. Через меня досих пор и происходили посещения; всегда к содействию моему обращались.

– Знаю. Однако же не раньше, как если сама пойдет. Принесимне чаю, если можешь скорее.

Только что старик вышел, как почти в ту же минуту отвориласьта же дверь и на пороге показалась Дарья Павловна. Взгляд ее был спокоен, нолицо бледное.

– Откуда вы? – воскликнул Ставрогин.

– Я стояла тут же и ждала, когда он выйдет, чтобы к вамвойти. Я слышала, о чем вы ему наказывали, а когда он сейчас вышел, яспряталась направо за выступ, и он меня не заметил.

– Я давно хотел прервать с вами, Даша… пока… это время. Явас не мог принять нынче ночью, несмотря на вашу записку. Я хотел вам самнаписать, но я писать не умею, – прибавил он с досадой, даже как будто сгадливостью.

– Я сама думала, что надо прервать. Варвара Петровна слишкомподозревает о наших сношениях.

– Ну и пусть ее.

– Не надо, чтоб она беспокоилась. Итак, теперь до конца?

– Вы всё еще непременно ждете конца?

– Да, я уверена.

– На свете ничего не кончается.

– Тут будет конец. Тогда кликните меня, я приду. Теперьпрощайте.

– А какой будет конец? – усмехнулся Николай Всеволодович.

– Вы не ранены и… не пролили крови? – спросила она, неотвечая на вопрос о конце.

– Было глупо; я не убил никого, не беспокойтесь. Впрочем, выобо всем услышите сегодня же ото всех. Я нездоров немного.

– Я уйду. Объявления о браке сегодня не будет? – прибавилаона с нерешимостью.

– Сегодня не будет; завтра не будет; послезавтра, не знаю,может быть, все помрем, и тем лучше. Оставьте меня, оставьте меня наконец.

– Вы не погубите другую… безумную?

– Безумных не погублю, ни той, ни другой, но разумную,кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом делекликну «в последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш разум,придете. Зачем вы сами себя губите?

– Я знаю, что в конце концов с вами останусь одна я, и… ждутого.

– А если я в конце концов вас не кликну и убегу от вас?

– Этого быть не может, вы кликните.

– Тут много ко мне презрения.

– Вы знаете, что не одного презрения.

– Стало быть, презренье все-таки есть?

– Я не так выразилась. Бог свидетель, я чрезвычайно желалабы, чтобы вы никогда во мне не нуждались.

– Одна фраза стоит другой. Я тоже желал бы вас не губить.

– Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами этознаете лучше всех, – быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. – Еслине к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или вкнигоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я немогу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.

– Нет, я никогда не мог узнать, чего вы хотите; мне кажется,что вы интересуетесь мною, как иные устарелые сиделки интересуются почему-либоодним каким-нибудь больным сравнительно пред прочими, или, еще лучше, как иныебогомольные старушонки, шатающиеся по похоронам, предпочитают иные трупикинепригляднее пред другими. Что вы на меня так странно смотрите?

– Вы очень больны? – с участием спросила она, как-тоособенно в него вглядываясь. – Боже! И этот человек хочет обойтись без меня!

– Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Один бесенокпредлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофеевну, чтобыпорешить с моим законным браком, и концы чтобы в воду. Задатку просил трицелковых, но дал ясно знать, что вся операция стоить будет не меньше какполторы тысячи. Вот это так расчетливый бес! Бухгалтер! Ха-ха!

– Но вы твердо уверены, что это было привидение?

– О нет, совсем уж не привидение! Это просто был ФедькаКаторжный, разбойник, бежавший из каторги. Но дело не в том; как вы думаете,что я сделал? Я отдал ему все мои деньги из портмоне, и он теперь совершенноуверен, что я ему выдал задаток!

– Вы встретили его ночью, и он сделал вам такое предложение?Да неужто вы не видите, что вы кругом оплетены их сетью!

– Ну пусть их. А знаете, у вас вертится один вопрос, я поглазам вашим вижу, – прибавил он с злобною и раздражительною улыбкой.

Даша испугалась.

– Вопроса вовсе нет и сомнений вовсе нет никаких, молчителучше! – вскричала она тревожно, как бы отмахиваясь от вопроса.

– То есть вы уверены, что я не пойду к Федьке в лавочку?

– О боже! – всплеснула она руками, – за что вы меня такмучаете?

– Ну, простите мне мою глупую шутку, должно быть, яперенимаю от них дурные манеры. Знаете, мне со вчерашней ночи ужасно хочетсясмеяться, всё смеяться, беспрерывно, долго, много. Я точно заряжен смехом… Чу!Мать приехала; я узнаю по стуку, когда карета ее останавливается у крыльца.

Даша схватила его руку.

– Да сохранит вас бог от вашего демона и… позовите, позовитеменя скорей!

– О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький,золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся. А ведь вы, Даша, опять несмеете говорить чего-то?