– У, идиотка! – проскрежетал Николай Всеволодович, всё ещекрепко держа ее за руку.

– Прочь, самозванец! – повелительно вскричала она. – Я моегокнязя жена, не боюсь твоего ножа!

– Ножа!

– Да, ножа! у тебя нож в кармане. Ты думал, я спала, а явидела: ты как вошел давеча, нож вынимал!

– Что ты сказала, несчастная, какие сны тебе снятся! –возопил он и изо всей силы оттолкнул ее от себя, так что она даже больноударилась плечами и головой о диван. Он бросился бежать; но она тотчас жевскочила за ним, хромая и прискакивая, вдогонку, и уже с крыльца, удерживаемаяизо всех сил перепугавшимся Лебядкиным, успела ему еще прокричать, с визгом и схохотом, вослед в темноту:

– Гришка От-репь-ев а-на-фе-ма!

IV

«Нож, нож!» – повторял он в неутолимой злобе, широко шагаяпо грязи и лужам, не разбирая дороги. Правда, минутами ему ужасно хотелосьзахохотать, громко, бешено; но он почему-то крепился и сдерживал смех. Онопомнился лишь на мосту, как раз на самом том месте, где давеча ему встретилсяФедька; тот же самый Федька ждал его тут и теперь и, завидев его, снял фуражку,весело оскалил зубы и тотчас же начал о чем-то бойко и весело растабарывать.Николай Всеволодович сначала прошел не останавливаясь, некоторое время дажесовсем и не слушал опять увязавшегося за ним бродягу. Его вдруг поразила мысль,что он совершенно забыл про него, и забыл именно в то время, когда самежеминутно повторял про себя: «Нож, нож». Он схватил бродягу за шиворот и, совсею накопившеюся злобой, из всей силы ударил его об мост. Одно мгновение тотдумал было бороться, но, почти тотчас же догадавшись, что он пред своимпротивником, напавшим к тому же нечаянно, – нечто вроде соломинки, затих ипримолк, даже нисколько не сопротивляясь. Стоя на коленях, придавленный кземле, с вывернутыми на спину локтями, хитрый бродяга спокойно ожидал развязки,совершенно, кажется, не веря в опасность.

Он не ошибся. Николай Всеволодович уже снял было с себя,левою рукой, теплый шарф, чтобы скрутить своему пленнику руки; но вдругпочему-то бросил его и оттолкнул от себя. Тот мигом вскочил на ноги, обернулся,и короткий широкий сапожный нож, мгновенно откуда-то взявшийся, блеснул в егоруке.

– Долой нож, спрячь, спрячь сейчас! – приказал снетерпеливым жестом Николай Всеволодович, и нож исчез так же мгновенно, какпоявился.

Николай Всеволодович опять молча и не оборачиваясь пошелсвоею дорогой; но упрямый негодяй все-таки не отстал от него, правда теперь ужене растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию на целый шаг позади. Обапрошли таким образом мост и вышли на берег, на этот раз повернув налево, тоже вдлинный и глухой переулок, но которым короче было пройти в центр города, чемдавешним путем по Богоявленской улице.

– Правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на дняхобокрал? – спросил вдруг Николай Всеволодович.

– Я, то есть собственно, помолиться спервоначалу зашел-с, –степенно и учтиво, как будто ничего и не произошло, отвечал бродяга; даже не точто степенно, а почти с достоинством. Давешней «дружеской» фамильярности небыло и в помине. Видно было человека делового и серьезного, правда напраснообиженного, но умеющего забывать и обиды.

– Да как завел меня туда господь, – продолжал он, – эх,благодать небесная, думаю! По сиротству моему произошло это дело, так как внашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования. И вот, верьте богу, сударь,себе в убыток, наказал господь за грехи: за махальницу, да за хлопотницу, да задьяконов чересседельник всего только двенадцать рублев приобрел. НиколаяУгодника подбородник, чистый серебряный, задаром пошел: симилёровый, говорят.

– Сторожа зарезал?

– То есть мы вместе и прибирали-с с тем сторожем да ужпотом, под утро, у речки, у нас взаимный спор вышел, кому мешок нести.Согрешил, облегчил его маненечко.

– Режь еще, обокради еще.

– То же самое и Петр Степаныч, как есть в одно слово с вами,советуют-с, потому что они чрезвычайно скупой и жестокосердый насчетвспомоществования человек-с. Окромя того, что уже в творца небесного, нас изперсти земной создавшего, ни на грош не веруют-с, а говорят, что всё однаприрода устроила, даже до последнего будто бы зверя, они и не понимают, сверхтого, что по нашей судьбе нам, чтобы без благодетельного вспомоществования,совершенно никак нельзя-с. Станешь ему толковать, смотрит как баран на воду,дивишься на него только. Вон, поверите ли-с, у капитана Лебядкина-с, где сейчасизволили посещать-с, когда еще они до вас проживали у Филиппова-с, так иной раздверь всю ночь настежь не запертая стоит-с, сам спит пьян мертвецки, а деньги унего изо всех карманов на пол сыплются. Своими глазами наблюдать приходилось,потому по нашему обороту, чтобы без вспомоществования, этого никак нельзя-с…

– Как своими глазами? Заходил, что ли, ночью?

– Может, и заходил, только это никому неизвестно.

– Что ж не зарезал?

– Прикинув на счетах, остепенил себя-с. Потому, раз узнамшидоподлинно, что сотни полторы рублев всегда могу вынуть, как же мне пускатьсяна то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав? Потомукапитан Лебядкин (своими ушами слышал-с) всегда на вас оченно надеялись впьяном виде-с, и нет здесь такого трактирного заведения, даже последнегокабака, где бы они не объявляли о том в сем самом виде-с. Так что, слышамши прото из многих уст, я тоже на ваше сиятельство всю мою надежду стал возлагать. Я,сударь, вам как отцу али родному брату, потому Петр Степаныч никогда того отменя не узнают и даже ни единая душа. Так три-то рублика, ваше сиятельство,соблаговолите аль нет-с? Развязали бы вы меня, сударь, чтоб я то есть зналправду истинную, потому нам, чтобы без вспомоществования, никак нельзя-с.

Николай Всеволодович громко захохотал и, вынув из карманапортмоне, в котором было рублей до пятидесяти мелкими кредитками, выбросил емуодну бумажку из пачки, затем другую, третью, четвертую. Федька подхватывал налету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька ловил и прикрикивал: «Эх, эх!»Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и, продолжая хохотать,пустился по переулку на этот раз уже один. Бродяга остался искать, ерзая наколенках в грязи, разлетевшиеся по ветру и потонувшие в лужах кредитки, и целыйчас еще можно было слышать в темноте его отрывистые вскрикивания: «Эх, эх!»

I

На другой день, в два часа пополудни, предположенная дуэльсостоялась. Быстрому исходу дела способствовало неукротимое желание АртемияПавловича Гаганова драться во что бы ни стало. Он не понимал поведения своегопротивника и был в бешенстве. Целый уже месяц он оскорблял его безнаказанно ивсё еще не мог вывести из терпения. Вызов ему был необходим со стороны самогоНиколая Всеволодовича, так как сам он не имел прямого предлога к вызову. Втайных же побуждениях своих, то есть просто в болезненной ненависти кСтаврогину за фамильное оскорбление четыре года назад, он почему-то совестилсясознаться. Да и сам считал такой предлог невозможным, особенно ввиду смиренныхизвинений, уже два раза предложенных Николаем Всеволодовичем. Он положил просебя, что тот бесстыдный трус; понять не мог, как тот мог снести пощечину отШатова; таким образом и решился наконец послать то необычайное по грубостисвоей письмо, которое побудило наконец самого Николая Всеволодовича предложитьвстречу. Отправив накануне это письмо и в лихорадочном нетерпении ожидаявызова, болезненно рассчитывая шансы к тому, то надеясь, то отчаиваясь, он навсякий случай еще с вечера припас себе секунданта, а именно МаврикияНиколаевича Дроздова, своего приятеля, школьного товарища и особенно уважаемогоим человека. Таким образом, Кириллов, явившийся на другой день поутру в девятьчасов с своим поручением, нашел уже почву совсем готовую. Все извинения инеслыханные уступки Николая Всеволодовича были тотчас же с первого слова и снеобыкновенным азартом отвергнуты. Маврикий Николаевич, накануне лишь узнавшийо ходе дела, при таких неслыханных предложениях открыл было рот от удивления ихотел тут же настаивать на примирении, но, заметив, что Артемий Павлович,предугадавший его намерения, почти затрясся на своем стуле, смолчал и непроизнес ничего. Если бы не слово, данное товарищу, он ушел бы немедленно;остался же в единственной надежде помочь хоть чем-нибудь при самом исходе дела.Кириллов передал вызов; все условия встречи, обозначенные Ставрогиным, былиприняты тотчас же буквально, без малейшего возражения. Сделана была только однаприбавка, впрочем очень жестокая, именно: если с первых выстрелов не произойдетничего решительного, то сходиться в другой раз; если не кончится ничем и вдругой, сходиться в третий. Кириллов нахмурился, поторговался насчет третьегораза, но, не выторговав ничего, согласился, с тем, однако ж, что «три разаможно, а четыре никак нельзя». В этом уступили. Таким образом, в два часапополудни и состоялась встреча в Брыкове, то есть в подгородной маленькойрощице между Скворешниками с одной стороны и фабрикой Шпигулиных – с другой.Вчерашний дождь перестал совсем, но было мокро, сыро и ветрено. Низкие мутныеразорванные облака быстро неслись по холодному небу; деревья густо и перекатношумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустное утро.