– Я заявляю, – прохрипел Гаганов (у него пересохло горло),опять обращаясь к Маврикию Николаевичу, – что этот человек (он ткнул опять всторону Ставрогина) выстрелил нарочно на воздух… умышленно… Это опять обида! Онхочет сделать дуэль невозможною!

– Я имею право стрелять как хочу, лишь бы происходило поправилам, – твердо заявил Николай Всеволодович.

– Нет, не имеет! Растолкуйте ему, растолкуйте! – кричалГаганов.

– Я совершенно присоединяюсь к мнению Николая Всеволодовича,– возгласил Кириллов.

– Для чего он щадит меня? – бесновался Гаганов, не слушая. –Я презираю его пощаду… Я плюю… Я…

– Даю слово, что я вовсе не хотел вас оскорблять, – снетерпением проговорил Николай Всеволодович, – я выстрелил вверх потому, что нехочу более никого убивать, вас ли, другого ли, лично до вас не касается.Правда, себя я не считаю обиженным, и мне жаль, что вас это сердит. Но непозволю никому вмешиваться в мое право.

– Если он так боится крови, то спросите, зачем меня вызывал?– вопил Гаганов, всё обращаясь к Маврикию Николаевичу.

– Как же вас было не вызвать? – ввязался Кириллов. – Выничего не хотели слушать, как же от вас отвязаться!

– Замечу только одно, – произнес Маврикий Николаевич, сусилием и со страданием обсуждавший дело, – если противник заранее объявляет,что стрелять будет вверх, то поединок действительно продолжаться не может… попричинам деликатным и… ясным…

– Я вовсе не объявлял, что каждый раз буду вверх стрелять! –вскричал Ставрогин, уже совсем теряя терпение. – Вы вовсе не знаете, что у меняна уме и как я опять сейчас выстрелю… я ничем не стесняю дуэли.

– Коли так, встреча может продолжаться, – обратился МаврикийНиколаевич к Гаганову.

– Господа, займите ваши места! – скомандовал Кириллов.

Опять сошлись, опять промах у Гаганова и опять выстрел вверху Ставрогина. Про эти выстрелы вверх можно было бы и поспорить: НиколайВсеволодович мог прямо утверждать, что он стреляет как следует, если бы сам несознался в умышленном промахе. Он наводил пистолет не прямо в небо или вдерево, а все-таки как бы метил в противника, хотя, впрочем, брал на аршинповерх его шляпы. В этот второй раз прицел был даже еще ниже, ещеправдоподобнее; но уже Гаганова нельзя было разуверить.

– Опять! – проскрежетал он зубами. – Всё равно! Я вызван ипользуюсь правом. Я хочу стрелять в третий раз… во что бы ни стало.

– Имеете полное право, – отрубил Кириллов. МаврикийНиколаевич не сказал ничего. Расставили в третий раз, скомандовали; в этот разГаганов дошел до самого барьера и с барьера, с двенадцати шагов, сталприцеливаться. Руки его слишком дрожали для правильного выстрела. Ставрогинстоял с пистолетом, опущенным вниз, и неподвижно ожидал его выстрела.

– Слишком долго, слишком долго прицел! – стремительнопрокричал Кириллов. – Стреляйте! стре-ляй-те! – Но выстрел раздался, и на этотраз белая пуховая шляпа слетела с Николая Всеволодовича. Выстрел был довольнометок, тулья шляпы была пробита очень низко; четверть вершка ниже, и всё быбыло кончено. Кириллов подхватил и подал шляпу Николаю Всеволодовичу.

– Стреляйте, не держите противника! – прокричал вчрезвычайном волнении Маврикий Николаевич, видя, что Ставрогин как бы забыл овыстреле, рассматривая с Кирилловым шляпу. Ставрогин вздрогнул, поглядел наГаганова, отвернулся и уже безо всякой на этот раз деликатности выстрелил всторону, в рощу. Дуэль кончилась. Гаганов стоял как придавленный. МаврикийНиколаевич подошел к нему и стал что-то говорить, но тот как будто не понимал.Кириллов, уходя, снял шляпу и кивнул Маврикию Николаевичу головой; но Ставрогинзабыл прежнюю вежливость; сделав выстрел в рощу, он даже и не повернулся кбарьеру, сунул свой пистолет Кириллову и поспешно направился к лошадям. Лицоего выражало злобу, он молчал. Молчал и Кириллов. Сели на лошадей и поскакали вгалоп.

III

– Что вы молчите? – нетерпеливо окликнул он Кириллова уженеподалеку от дома.

– Что вам надо? – ответил тот, чуть не съерзнув с лошади,вскочившей на дыбы.

Ставрогин сдержал себя.

– Я не хотел обидеть этого… дурака, а обидел опять, –проговорил он тихо.

– Да, вы обидели опять, – отрубил Кириллов, – и притом он недурак.

– Я сделал, однако, всё, что мог.

– Нет.

– Что же надо было сделать?

– Не вызывать.

– Еще снести битье по лицу?

– Да, снести и битье.

– Я начинаю ничего не понимать! – злобно проговорилСтаврогин. – Почему все ждут от меня чего-то, чего от других не ждут? К чемумне переносить то, чего никто не переносит, и напрашиваться на бремена, которыхникто не может снести?

– Я думал, вы сами ищете бремени.

– Я ищу бремени?

– Да.

– Вы… это видели?

– Да.

– Это так заметно?

– Да.

Помолчали с минуту. Ставрогин имел очень озабоченный вид,был почти поражен.

– Я потому не стрелял, что не хотел убивать, и больше ничегоне было, уверяю вас, – сказал он торопливо и тревожно, как бы оправдываясь.

– Не надо было обижать.

– Как же надо было сделать?

– Надо было убить.

– Вам жаль, что я его не убил?

– Мне ничего не жаль. Я думал, вы хотели убить в самом деле.Не знаете, чего ищете.

– Ищу бремени, – засмеялся Ставрогин.

– Не хотели сами крови, зачем ему давали убивать?

– Если б я не вызвал его, он бы убил меня так, без дуэли.

– Не ваше дело. Может, и не убил бы.

– А только прибил?

– Не ваше дело. Несите бремя. А то нет заслуги.

– Наплевать на вашу заслугу, я ни у кого не ищу ее!

– Я думал, ищете, – ужасно хладнокровно заключил Кириллов.

Въехали во двор дома.

– Хотите ко мне? – предложил Николай Всеволодович.

– Нет, я дома, прощайте. – Он встал с лошади и взял свойящик под мышку.

– По крайней мере вы-то на меня не сердитесь? – протянул емуруку Ставрогин.

– Нисколько! – воротился Кириллов, чтобы пожать руку. – Еслимне легко бремя, потому что от природы, то, может быть, вам труднее бремя,потому что такая природа. Очень нечего стыдиться, а только немного.