— Твое поведение разочаровывает меня.

Мышь грозно сверкнула углями глаз и унеслась прочь.

Нев нерешительно перевалилась с одной лапы на другую, но откомментариев удержалась.

Молодой человек покосился на всхлипывающую Сарах и, сердитобормоча: «Какого черта я должен нянчиться с этим бестолковым ребенком»,двинулся к воротам дворца. Ему хотелось побыть одному и подумать... Весь деньон боролся с опасными мыслями, а сейчас решил призвать их назад, чтобы принятьрешение. Он врал себе и окружающим о цели своей задержки в Петербурге, и пришловремя с этим что-то делать.

Летучая мышь тихо ехала у него на плече, а когда он проходилчерез ворота, внезапно на второе плечо приземлилась Орми. На этот раз Лайонелпрактически не почувствовал, как она это сделала, и очень довольный проронил:

— Так-то лучше.

Он обернулся и встретился взглядом с плетущейся позади негоСарах. Она походила на маленького запуганного зверька, но с ценным мехом,поскольку жалкой она при этом совсем не выглядела.

— Сарах, — обратился молодой человек, задумчиво разглядываяее, — а что ты думаешь о Дне Искупления? Жаждешь ты его, как жаждет твой отец?

Девушка вздрогнула и быстро пролепетала:

— Я хочу того же, что и мой батюшка.

— И почему же? — еще больше заинтересовался он. — Сколькотебе? Тринадцать, кажется! Ты устала от жизни? Тебя тяготит подобное, — онокинул рукой мраморный сад, — существование?

Она молча взирала на него, видимо, не зная, на какой извопросов следует сперва ответить. Наконец выдавила из себя:

— Да, мне тринадцать. И до дня, когда отец подарит мнебессмертие, еще несколько лет. — Она умолкла и потупилась.

— Ты хочешь уйти из жизни для перерождения? — уточнил свойвопрос Лайонел.

Девушка не подняла глаза, шепнула:

— Я не знаю. Но мой отец...

— Это мне известно, — пресек молодой человек. Глядя сейчасна эту девочку, он видел перед собой совсем другую, дерзкую и самолюбивую, сбесенятами в огненных волосах. И в ушах звучал ее полный возмущения голос: «Новедь это будет означать конец!», «Я же так молода, умирать мне совсем нехочется», «Вы все устали от жизни, а я хочу, хочу жить! Я еще столько всего невидела!»

Голос заглушил другой, тихий и взволнованный — Сарахсказала:

— С самого рождения отец готовил всех нас — своих детей, чтопридет Великий День Искупления и бояться мы не должны.

— Но ты боишься, — подытожил Лайонел, и его собственныйголос смягчился.

Она обреченно кивнула, и ее хорошенькое личико исказилстрах.

— Отец не должен узнать об этом. Он презирает всякиеслабости.

Лайонел приподнял пальцем ее подбородок и улыбнулся.

— Презирать слабости так просто, когда ты силен и прожилдостаточно. А в тринадцать презирать что-либо — преступление против самойжизни!

— Спасибо, — смущенно шепнула она и, сильно покраснев,спросила: — Я совсем не привлекаю вас?

Молодой человек окинул ее стройную фигурку насмешливымвзглядом и, прежде чем уйти, пообещал:

— Я подумаю об этом.

«Мы любим тебя, очень ждем в гости. Приезжай поскорее!»,«Скучно без тебя, дочка. Работа, телевизор, работа...», «Отец заболел, но ты неволнуйся, врач из «скорой» сказал, что через пару дней уже вернется домой», «Ав Питере сегодня дождь, с Жучкой выходила на улицу, даже зонт не спас.Китайская дребедень, он от ветра вывернулся, пришлось стоять под козырьком»,«Вчера к родственникам ездили, сестры спрашивали о тебе!», «Иногда вечеромзайду в твою комнату, присяду на кровать с альбомчиком твоим детским, сердцетак и переворачивается, когда гляжу на тебя маленькую. Такая хорошенькая»,«Любим тебя, целуем крепко! Мама и папа».

Катя лежала на постели перед тремя письмами от родителей и,закусив указательный палец, смотрела на них не отрываясь. Перед глазами скакалибуквы, складываясь в предложения — новости из прошлого, такого далекого ибезвозвратно потерянного. Хотела ли она теперь Вечности?

Девушка закрыла сухие глаза, точно расцарапанные острымиосколками стекла, и представила осень. Солнечный день, когда она сидела на подоконникев своей комнате с энциклопедией мифов и даже не подозревала о существованиидругого мира. За окном кружились желтые и красные листья, во дворе, звонкосмеясь, бегали дети, солнце улыбалось миллионами лучей, озаряя растущий подокном желтый тополь.

О как ей хотелось вернуться туда — в ту осень! Никогда неузнать зимы, превратившей сердце в лед, а потом беспощадно разбившей и унесшейвместе с белой вьюгой ее жизнь — никчемную, полную ненависти и обид,недооцененную, но все-таки — настоящую. Быть может, когда-нибудь она быоценила?

«Я устала, так устала, — мысленно шептала она, утыкаясьлицом в пахнущие чернилами листы, — как же я хочу домой, к маме. И пусть онаговорит сколько угодно, что я тощая, а все оттого, что питаюсь кое-как и шляюсьнепонятно где, неизвестно с кем. Пусть скажет свое любимое «дошнырялась», пустьругает... таких, как я, нужно ругать, за все, что сделала, а лучше за то, чтохотела бы сделать, но не осмелилась, потому что трусиха!»

В памяти неожиданно всплыл образ неопрятного мальчишки-шалопая— Кости Малошина, который ухаживал за ней в колледже. И ей нестерпимозахотелось узнать, как он там? А еще пойти с ним в дурацкое кино или клуб, кудаон столько раз звал ее. Почему ни разу не согласилась? Почему жила от всехотгородившись?

А теперь только и осталось жалеть, без конца жалеть.

Ответное письмо девушка давно написала — оно лежало уже вподписанном конверте рядом с ней.

Пару раз в комнату стучал, а потом просовывал голову вприоткрытую дверь Вильям, но она не захотела с ним разговаривать, и он ушел.

Позже приходил Йоро. Он молча вошел, положил на кроватьбукет вербы с большими мохнатыми почками и тихонько удалился. На белоснежнойшерстке застыли капельки — на улице шел дождь. Подобное подношение немалоудивило, ведь деревья уже вовсю зеленели нежными листочками.

Девушка взяла одну веточку и провела ею под носом, снаслаждением вдыхая прохладный аромат дождя и почек. В непонятном ей самойпорыве, она вскочила, дернула лесенку, ведущую к люку в потолке, и вылезла поней на крышу. Девушка раскинула руки и замерла, чувствуя, как холодные каплибьют по лицу, шее, ладоням. Сквозь затянутое серо-черными тучами небопроглядывала луна, она как глаз хищника с подозрительным прищуром взирала наземлю. Капли приглушенно стучали по листве высоких деревьев, обступивших дом,точно верная стража. Тихонько, вливаясь в монотонный стук, играли «Капли дождя»Шопена. Звуки грусти и немой тоски.