– О Путник!.. О, приди-приди к нам, утоли огонь, пылающий в твоих чреслах... Има, Има, мне так необходимо!

От нее веяло манящей прохладой. Я обливался потом, а когда представил, что из этого зноя прижмусь к ее мокрому холодному рыбьему телу, внутри меня все взвыло от желания.

– А вот ни фига, – ответил я с громадным усилием. Воля трещала, рассыпалась, плавилась, как воск на жарком солнце, я заставил себя сказать громче: – Я эти ваши песни каждый день с утра до вечера по ящику слышу! И по «Авторадио». И на концертах. Так что пошли вы все с вашими общечеловеческими ценностями! У меня другая песня...

Я запнулся, еще не зная, что запеть, то ли Гимн Советского Союза, то ли вовсе Интернационал. Героические песни сталкивались во мне, как мечи в разгар жаркой битвы. Я даже не думал, что их так много, когда из динамика слушал целыми днями дурацкие постельные песенки сирен, но потом понял, что эту дрянь тут же забываешь, а вот героические в памяти и в сердце остаются, будто вбитые в пол по самые шляпки гвозди.

– Словом, – сказал я надменно, – у нас... у героев то есть, свои песни!

Я пришпорил коня, тот сдуру тянулся то ли к прохладной воде, то ли к русалкам, а может, и не сдуру, у животных свой разум, а тут можно и вовсе без разума, я проехал мимо с гордо выпрямленной спиной и даже выдвинутой вперед нижней челюстью. Оказывается, эта вот выдвинутость здорово помогает. Больше, чем психотренинг, тут что-то с соматикой.

Затрещали кусты, оттуда проломились исцарапанные и запыхавшиеся Сигизмунд и Гугол на исцарапанных и запыхавшихся конях. Сигизмунд был красный от стыда.

– Прошу простить меня, ваша милость!

Я удивился:

– За что?

– Я не рискнул... Усомнился в своей стойкости. Это такой позор для рыцарской чести!

Я отмахнулся с великолепной небрежностью:

– Да ладно, вон Гугол тоже...

– Я с ним, – быстро сказал Гугол, – я с ним!

Думаю, с чего это он ломанулся в кусты? Так до сих пор и не понял, зачем такая странная кружная дорога...

Сигизмунд оглянулся, но деревья уже скрыли русалок, а также ундин. Железо загремело, я догадался, что молодой рыцарь не то вздрогнул, не то пожал плечами.

– А почему, – вырвалось у него страстное, – вы, ваша милость, не... ну, могли же их мечом по головам?

В чистых глазах было детское недоумение. Я покачал головой.

– Какой ты кровожадный... Женщин, да еще молодых и красивых? По головам?.. Еще понимаю, если по задницам... Ну побесятся малость, это ж у них игры такие, не думаешь ли, что здесь толпами ходят лохи, Чтоб их хватало на пропитание? Явно же где-то работают, пашут... ну, рыбу разводят, ловят, едят... Скоро постареют, уже петь не будут. Да и вот так показываться не станут, понял?

– Почему? – спросил Сигизмунд наивно.

Гугол противно захохотал.

– Когда сиськи вытянутся до пупа, кто ж разденется вот так?

– Добрее надо быть, Сиг, – сказал я наставительно. – Постареют, сами будут стыдиться нынешних песен.

Сигизмунд смотрел на меня вытаращенными глазами. Мне самому стало неловко, изрекаю прописные истины, а ему это как откровение свыше.

Я криво улыбнулся, взглянул на небо. Солнце перешло на западную его часть. До заката, правда, было еще далеко, однако...

– Привал, – скомандовал я. – Ужин, сон часика на два-три, а потом снова...

– Под звездами? – спросил Сигизмунд горько.

– Да.

– Ох, нечестивое это дело, звезды.

– Все зависит от климата, – сообщил я. – В северных краях радуются солнцу, а на знойном юге радуются приходу прохладной ночи. Или ты не знаешь, что ночь сотворил тоже Господь Бог?

– Знаю-знаю, – ответил Сигизмунд поспешно. – Просто ночью люди спят, а звери... звери ходят.

Гугол посмотрел на него, на меня, возмутился:

– Меня зверем назвал – ладно, себя обозвал – пусть, но за что его милость зверюкой окрестил?

Сигизмунд вспыхнул, начал оправдываться, совсем застеснялся. Я развел костер, пока они расседлывали и устраивали коней, бросил на траву мешок, он заменяет постель, с наслаждением вытянул натруженные ноги.

Гугол вытащил из своего мешка ломти холодного мяса, круг сыра, хлеб, кувшин вина, пару крупных рыбин. Теперь, когда тайна амулета оказалась раскрыта, мне на каждой встреченной дороге приходилось слезать и двигаться пешком, сжимая амулет в ладони. Гугол набил золотом карманы, у Сигизмунда тоже в седле зашиты на всякий случай золотые кругляши. За последнюю неделю мы трижды меняли коней, выбирая все лучше и лучше, сменили оружие, даже старые сапоги выбросили, а купили новые.

Охотиться почти не приходилось, разве что в азарте я не мог не метнуть молот в выскочившего из кустов прямо перед конской мордой кабана, а Гугол иногда стрелял в уток. Но чаще просто покупали в деревнях. Гугол всегда брал самое лучшее, нежное, дорогое.

Поужинали с аппетитом, оба тут же свалились и заснули сном праведников, а я, грешная душа, долго сидел, тупо глядя в пляшущее пламя, словно дикарь-огнепоклонник.

Краем глаза заметил, что в сторонке возник свет. Нет, сразу пламя, но разгорелось неспешно, не дав мне испугаться, отпрянуть. Пламя трепетало, стараясь выглядеть как простое пламя, но свет чересчур чистый, светлый, ничем не замутненный, а я со страхом и восторгом в душе внезапно ощутил, что вот таким и был первозданный свет, когда Творец отделил его от тьмы.

Пламя трепетало, словно на ветру, хотя над миром полный штиль, листок не шелохнется на дереве, а серебристая паутинка на фоне звезд падает с веточки медленно, ровно. В переливах огня чудились фигуры, скачущие кони, огромные глаза, нечеловеческий рот. Свет стал немыслимо ярким. Ослепленный, я отшатнулся, а надо мной прогремел властный голос:

– Сын мой!.. Твои боевые други уже спят. Что тревожит тебя? Почему не спишь?

– Я бдю, – выдавил я из перехваченного горла; – А ты кто, разводящий? Смена караула?

– Хороший вопрос, – одобрил голос. Огонь оформился в человеческую фигуру в плазменном балахоне. На полголовы ниже меня, что очень немало, широкое властное лицо, тяжелая челюсть, глаза посажены глубоко, сверху защищены тяжелыми надбровными выступами, снизу – выступающими скулами. Лицо воина, отметил я невольно, сильного и жестокого.

Ноги призрачного человека коснулись земли, но ни травинка не шелохнулась под его весом. От всей фигуры шли лучи, на пламенном лице из глаз бил огонь, еще более яркий, чем лучи, а голос, я подозревал, звучал больше в моем черепе, чем колыхал воздух. Я ошалело огляделся.

– Не понял... Это во сне или наяву?

– Дик, – сказал огненный человек, – тебе что, это важно? Соблазны являются не только во сне. Так и эти... можешь назвать их антисоблазнами. У тебя, кстати, очень богатый словарный запас. Я половины слов не знаю, лишь догадываюсь о смысле... Где есть возможность для нечистой силы, там есть место и для чистой...