Я кивнул, пробормотал:

– Да, конечно. Только каждая из сторон называет именно свою силу чистой, а себя Светом. Это я уже знаю... Так вот ты кто, демон или...

Он захохотал, чуть запрокидывая голову. Крупное тело колыхнулось, я наконец заметил, что у этого призрака немалый животик, как у борца-тяжеловеса, что ушел на пенсию.

– Или, – прорычал он, – я как раз это «или».

– Не бреши, – возразил я. – «Или» – это святые. Во-первых, я не поверю, что мне вдруг да явится нечто святое. Вы ж там все боитесь запачкаться мирским! Святые должны являться... праведникам!.. Подвижникам, аскетам!.. Которые умерщвляют, постятся, бьют тысячи поклонов для книги Гиннесса, не стригут всю жизнь волосы и ногти, не моются... А я... святые мощи, Да у меня даже ангела-хранителя нет!

Пылающая фигура колыхнулась, мне показалось, что от смеха, но это было слишком бы дико, и я предположил, что сработал некий гравитационно-ортостатический флуктуй.

– Дик, – раздался из этого огня сильный, но ясный и настолько чистый понимающий голос, что сердце у меня дрогнуло, будто в умилении, захотелось пасть на колени и помолиться чему-нибудь светлому и чистому. Не Богу, конечно, ну его на фиг, а, к примеру, принцессе Азаминде. – Дик... Ты будешь удивлен... но только поначалу, если скажу... что и у меня ангела-хранителя нет и никогда не было.

– Ого, – вырвалось у меня.

– У таких, как мы, не бывает, – объяснил он. – Да, не бывает. Это у чистых душ только... Ну, у заблудших обязательно, для выправления. А я был... я был слишком разным. Я был разбойником, был философом, магом, отшельником, купцом... Иногда купался в роскоши, иногда, гм... два года провел в каменоломнях еще полтора года был рабом на весельном корабле... Но я был слишком жаден, чтобы остановиться, и потому половины моей жизни хватило, чтобы перепробовать все утехи этого простого мира... и возжелать большего!

Я смотрел на него во все глаза.

– Я начинаю догадываться, кто ты...

– Ну-ну, смелее.

– Тертуллиан!

Он кивнул с явным удовлетворением.

– Молодец, Дик.

Я таращил на него глаза, огненная фигура подрагивала, словно под порывами ветра, но ветра нет, это он просто удерживает понятную для меня, туземца, прежнюю человеческую форму.

– Так вот ты... – пролепетал я тупо, – какой.

– Да, – ответил он просто, но с гордостью, достойной разве что дьявола, – я такой...

– Тертуллиан, – вырвалось у меня. – Я не очень-то, пойми меня правильно, к твоему христианству, но ты... ты меня ошарашил. Если встречу где твою могилку, то не плюну на нее, а положу цветы. Уважаю потому что.

Он проговорил с коротким смешком:

– Много цветов придется рвать. Я малую часть земель христианского мира повидал, но и то насчитал уже восемь своих могил! А где мои кости, знаешь сам... Но явился я тебе вот зачем. Слушай внимательно... Первое, я не ходил дальше на юг, не смогу и теперь, когда несколько... более легок на подъем. Там слишком сильна мощь темной магии... Да и вообще, человек все совершает только в той жизни, понимаешь?.. Ну, в которой ты сейчас. Если я не научился ездить на верблюде тогда, то теперь уже никогда не смогу. Если не побывал в южных землях, то теперь навсегда для меня закрыты. Потому даю это наставление и... все.

Я спросил осторожно:

– А до этого времени, что... следил?

– Иногда посматривал, – ответил он коротко. – Сын мой, тебя отправили за доспехами Георгия. Это очень важно для Зорра. Но я прошу тебя заглянуть еще в одно место... Это почти по пути. Придется всего лишь сделать крюк в полсотню миль. Там довольно жуткое место, называемое урочищем Дьявола. Никакого дьявола там, понятно, нет... но в этом урочище поселился могучий маг Ягеллан. Он, по сути, сторожит вход в одно неприятное место... Там глубокая пещера, а в ней запрятаны... да-да, конечно же, меч и доспехи одного великого воина... Еще одни доспехи, только, увы, совсем не святые. Но и не дьявольские, ибо в те далекие времена не слышали ни про Иисуса, ни о дьяволе. Я не знаю, из каких древних эпох пришел тот воин, ибо, когда я с ним говорил, у меня волосы седели только от перечисления тех зверств и злодейств, что он свершил... Однако, повторяю, он тогда еще не знал света Христовой веры, ибо жил задолго до рождения нашего великого Учителя, тогда все так жили. Но и потом, уже когда пришли первые пророки и проповедники, он многих убил лютой смертью, многих исказнил, а первое войско воинов с крестами на плащах попросту истребил...

– В одиночку? – спросил я.

– Все дело в доспехах, – объяснил Тертуллиан. – Он сам не знает, из каких времен они дошли до него, ибо, когда он родился, те доспехи уже были овеяны седыми легендами, переходили из рода в род... Он их получил еще в молодости, с тех пор не расставался. Когда я его встретил, он был свиреп, жесток, кровожаден, очень умен, знания его были безмерны, и мы много проводили времени, толкуя о древних временах, исчезнувших народах и смысле жизни. Мне было легко с ним сойтись, ибо я сам не был... чист и безгрешен, а знал тоже много, и ум мой был остер. Потихоньку да полегоньку я объяснял ему суть новой веры, принципы, на которых зиждется новая мораль, он со мной спорил, не соглашался, но затем свет проник в его мохнатую душу, как когда-то в мою, он принял крещение, покаялся во всех грехах. Я видел, что покаяние его искренне, потому дал ему полное отпущение, после чего он легко и светло вздохнул и заявил, что теперь готов к путешествию, из которого нет возврата... Я похоронил его там же, в пещере. Его меч и доспехи повесил на каменной стене, а пещеру запечатал Святым Словом, так что ни один туда не войдет с нечистой душой. Многие, Дик, пытались добыть эти доспехи!.. Ты увидишь, сколько там у входа костей и черепов.

Я произнес тоскливо, за иронией пряча страх:

– Ну вот... даже святые снисходят не просто так поговорить, а обязательно дают наряды вне очереди...

Он полюбопытствовал:

– А что, когда-то было иначе?

– Конечно, – ответил я. – То с одним пастухом заговорил горящий куст, то с другим – голос с неба... К монахам в келью являлись ангелы поговорить за жизнь, просто побазарить, о чудесах рассказать...

Голос его стал строже, он явно понимал мою иронию, но не принял:

– Я не говорю, что ты рылом не вышел в Моисеи или в Мухаммады... хотя, гм, будь самокритичнее, но в тех случаях тоже были наказы! И очень строгие. То, что я тебе велю, – пустяк. Две трети тех, кто шел выполнять наряды, как ты говоришь, тех праведников, кончили на кострах, на плахе, на колу, они были растерзаны зверьми на арене цирков...

С неловкостью за то, что он меня раскусил, я прервал:

– Хорошо-хорошо! Ну, струхнул чуть. Я ведь из мира, где трусом быть вовсе не стыдно. Это называется осознанием ценности человеческой жизни. Своей, конечно. Чем человек трусливее, тем он ценнее!

Тертуллиан спросил с интересом: