Наша психика такова, что все тянутся к первому. Свою тусовкустанут создавать, если здесь, у нас, покажется чем-то неуютно. Причем, оченьнеуютно.

В ванной жарко, на горячие трубы страшно смотреть. Но водасверху ударила холодными плотными струями, я с наслаждением скреб ногтямизатвердевший пот и прочие экскременты, что тело вышвыривает через пористую, каку коня, кожу.

Все-таки в этих тусовках, мелькнула мысль, «а ля соседи»что-то есть особое. Если бы архитекторам удался замысел и все жильцы вот так бывечером за чайком, преферансом, домино или неважно чем, то мы бы держались бынамного терпимее не только с соседями, но и с соседями соседей. Лютовой, что сохотой отправил бы всех евреев в газовые камеры, здесь спокойно беседует севреями на самые разные темы. Они находят много общего в плане воспитаниямолодежи, у них общие взгляды на искусство. Приди в самом деле время газовыхкамер, Лютовой, как минимум, метался бы по городу, стараясь спасти «своего»еврея, а то и вовсе восстал бы против этого метода решения «еврейскоговопроса».

Будь у нас соседом глава ваххабитов, и то соседство вынудилобы нас соблюдать общие правила уживаемости, а за столом сперва бы говорили натему: есть ли жизнь на Марсе, вреден ли сахар, а потом в чем-то сумели быпонять друг друга, в чем-то повлиять, а в этом и есть главный смысл прогрессабез войны.

Немков что-то вроде Майданова, даже работает в смежнойобласти, а Шершня знаем как человека, у которого в доме живут шмели и вылетаютчерез дырку в окне на прогулки. Если Немков – мягкий, интеллигентный,уступчивый, то Шершень…

Вытираться я даже не стал, прошлепал голым на кухню, сожралбольшой бутерброд, добавил кусок колбасы и тоже сожрал – не налегать же напеченье и сухарики Анны Павловны, оделся и вышел на лестничную площадку. Шершнюпока еще симпатизирую, до сих пор не попал под его жало, но, человек трезвый,понимаю, что рано или поздно попадусь. И тогда моя рациональность уступит… э-э…чуйствам. Все-таки живем спинным мозгом, а головной – на побегушках.

Майданов расцвел, завидя меня в дверном проеме. Это жетретий доктор наук за их столом, не так уж часто бывает, сегодня же АннаПавловна всем подругам расскажет, какие люди у нее за одним столом, какиемилые, интеллигентные и высокообразованные соседи, одних докторов только трое,остальные вот-вот ими станут. Про Бабурина можно не упоминать, а можно и сказать,ведь он – ценнейший носитель особых генов будущего гения, к тому же Бабурин ужесейчас – глава болельщиков «Спартака», а это такое движение, что вот-вотвыдвинет своего кандидата в президенты страны…

В мою чашку полилась светло-коричневая струя, аромат свежезаваренногочая потек нежный, волнующий, изысканный. Я отхлебнул, прислушиваясь кразговорам. Говорил Майданов, а значит, речь о нашем жутком прошлом, когдасверкающие невинной белизной Штаты разрушили железный занавес и спасли нас отига коммунизма. Бабурин молча дул чай и жрал сухарики, Немков вежливоподдакивал, а Шершень вертел головой, провожая взглядом залетевшую осу.

– А что скажете вы, Бравлин? – спросил вдругНемков.

С его стороны это было вежливое вовлечение в разговорновопришедшего, но опрометчивое вовлечение. Проповеди Майданова о том, что мыдолжны целовать Штатам задницу за спасение от коммунистической заразы, менядостали давно. По возрасту я не успел побывать членом партии, но комсомольскийбилет в кармане в свое время носил, и все, что там записано, находило отклик вмоем сердце.

– Вам мое мнение не понравится, – ответил я зло.Уже завелся, надо бы сперва что-то про погоду, гастроли знаменитого БертаГудмена, но раз просили, то получайте: – Как бы ни говорили о мерзости девизаиезуитов: «Цель оправдывает средства», но СССР с Запада разрушали именно самымиподлейшими средствами! Здесь строили царство всеобщей справедливости, а из-зарубежа вливали пропаганду, что всеобщей справедливости нет и не может быть насвете! Мол, человек – подл, подл, подл! Здесь говорили о чистой любви, а сЗапада шла волна откровенного секса, здесь о чистоте отношений, а оттуда волнапропаганды наркотиков, однополых сексуальных отношений, оправдания трусости ипредательства! Как же, любая жизнь дороже всех моральных ценностей и установок…

Майданов вежливо улыбнулся, у него есть великолепный ответ:

– Оттуда много чего шло. И сейчас идет. Но что берем…

– А чего стоит, – сказал я, –суперпропагандистская волна о лагерях смерти, о невинно пострадавших? Этих«невинно пострадавших» надо брать в кавычки, ибо где, когда, какие осужденныепризнавали себя виновными? Нет, все они ангелы, пострадавшие от несправедливогорежима! Конечно же, все они политические борцы. Даже Чикатило – борец засвободу самовыражения личности, права которой ограничило тупое полицейскоегосударство! Включите телевизор: какого вора где ни схватят – тот сдостоинством заявляет, что налицо политические мотивы, а он абсолютноневиновен! И вот какая удача: обнаружены целые лагеря этих невинно осужденных,целый ГУЛАГ!

Немков сдержанно улыбался. Он, старый коммунист, и сейчасверен идеалам коммунизма и очень жалеет о гибели СССР.

– Да, – сказал я зло, – историю пишетпобедитель! Строители были побеждены разрушителями. Теперь разрушителинавязывают свою трактовку. Отныне только она считается не только единственноправильной, но и вообще единственной. Как и то, что войну с Германией выигралиСША, а Россия вообще не участвовала.

Майданов наконец позволил себе слегка поморщиться:

– Вы утверждаете, что в лагерях ГУЛАГа были только ворыи убийцы?

– Разве я такое сказал? – возразил я. – Непередергивайте. Я сказал, чем именно пропаганда Запада делает ГУЛАГи. А вынайдите хоть строчку, что в ГУЛАГах сидели и обыкновенные уголовники. Которыеграбили, насиловали, убивали… Укажите мне такую строчку. Как я понял по ихпропаганде, у нас вообще уголовников ни в одном лагере не было, а везде толькочистые, невинные диссиденты.

Немков сказал печально:

– Увы, уже по нашей пропаганде.

Оса улетела, Шершень наконец обратил внимание на нас,гораздо менее интересных существ, сказал неожиданно:

– А по-моему, Советский Союз разрушили не столькоШтаты, сколько обыватели. Обыватели, что живут в каждом из нас. Я вроде быпродвинутый и достаточно самоотверженный государственник, но, думаете, меня нераздражало, что каждый день надо в очередях тратить часы? Думаете, я не говорилнесколько раз в день, что в США жизнь лучше… основываясь только на том, что тамнет очередей, а бытовых товаров больше?

Немков вздохнул.

– Как вспомню, так вздрогну. Не хватало всего. Всеприходилось «доставать». А это раздражало даже самых самоотверженных ипреданных. Коммунизм хорошо строить в сытой и благополучной стране, чтобы былочем жертвовать, от чего отказываться. Или чтобы был ясный ориентир, до какогосрока нужно «потерпеть». Хрущев пытался выйти из положения, пообещав вшестьдесят первом году, что через двадцать лет будет построен коммунизм. А прикоммунизме, как помните, всем будет хватать всего, и каждый будет брать «попотребностям», то есть сколько захочет. Но наступил восемьдесят первый, а делос места не сдвинулось. Пришлось придумать особую фазу «развитого социализма»,которого в теории не было, но положения дел это уже не спасло.