Наступило молчание. Я не сказал бы, что напряженное, скорее– угнетенное, подавленное или подавляющее нас всех, налившее наши телагравитацией, прижавшее к сиденьям. Даже воздух сгустился вокруг стола, хотя воттам дальше прозрачный и чистый, весенний.

Немков поставил пустую чашечку на блюдце. Лицо его былоневеселое, в глазах тревога.

– Вот даже я, еврей, – сказал он негромко, –говорю такое… а мне страшно. Не задавят ли меня за такие крамольные слова?..Это первая мысль, что приходит в голову. Как же: выступил против могущественныхевреев! Впрочем, я уже прожил жизнь, мне в любом случае терять нечего. Мне ужене испортят карьеру, не перекроют дорогу по служебной лестнице, а старых друзейя и так уже пережил всех. Я – еврей, и хочу, чтобы евреи были. Как и США. Ноесли тогда, в старые времена на Украине допустила ошибку одна-единственнаяеврейская община, то сейчас мир един, и община уже одна… на весь мир. Ейошибаться уже нельзя.

Лютовой покачал головой:

– Не совсем. Еврейская община в США держитсяобособленно. Нет, связи с остальными общинами крепкие, но она чувствует себявправе навязывать им свою модель поведения. Как же, богаче и могущественнееостальных!.. Как вы сказали верно, погнавшись за тактическими преимуществами,украинская община тоже на некоторое время стала богаче и мощнее всех общин вмире…

Шершень сказал в сторону Немкова преувеличенно бодро:

– Ну что вы такой пессимист?..

Немков коротко улыбнулся.

– Когда евреев гнали и угнетали в разных странах, всекультурные люди были на их стороне. На нашей, если хотите! Защищали,помогали!.. Для нас это было очень важно. Но сейчас, когда евреи на вершинемира и у руля… Мне не нравится, когда боятся слово сказать против еврея илиеврейства не потому, что это некультурно, а из-за страха перед евреями, передих всесилием. Мы очень быстро теряем симпатии и поддержку местной интеллигенциив разных странах. И хотя выступлений нет, еще бы – все средства массовойкоммуникации в наших руках! – но мне очень не нравится, что вместо прежнихчувств симпатии и уважения мы начали внушать чувство страха. А кого боятся –того ненавидят. Кого ненавидят, тому начинают сопротивляться, вредить…

Лютовой смолчал. Шершень бросил:

– Хуже, когда сопротивление загоняется в подполье.

– Да, – согласился Немков, – раньше мывидели, кто враг. Теперь нас слишком боятся, чтобы признаться во вражде. Теперьмы вынуждены подозревать всех.

Майданов нервно ерзал, знаками показывал жене, чтобыпобольше варенья, всем в розеточки побольше варенья. Немков сказал совсемгрустно:

– Евреи преуспевали во всем мире еще и потому, чтолучше других… или просто раньше?.. видели на горизонте бурю. И успевали как-топриготовиться, минимизировать потери. Я просто хочу, чтобы они, оказавшисьсейчас на вершине власти, не потеряли этого своего свойства.

Майданов сказал нервно:

– Вы какие-то нехорошие слова говорите. Мне бы нехотелось вас слушать.

– Я хочу, – сказал Немков тихо, – чтобы евреичаще вспоминали о той исторической роли, что на себя возложили. Погоня заматериальными благами… это не просто плохо. Это – опасно. Это нужно было… да,нужно!.. для достижения кратковременных целей… но они давно достигнуты.

Он взглянул на часы, виновато улыбнулся.

– Простите, мне пора принимать лекарство… Да и спатьмне теперь приходится по режиму.

Он откланялся и ушел. В тишине слышно было только, как мощнохрустят сухарики на зубах Бабурина. Я смиренно пил чай, довольный, что про менязабыли. Не то что нечего сказать, но предпочитаю все на бумаге, чтобыперечитать, убрать лишнее, добавить нужное, выгранить, отшлифовать. Я тожехотел бы, чтобы и евреи избежали кровавой купели, и даже чтоб Юса уцелела… Ипотеря евреев, и потеря Юсы – это большая потеря для человечества, как никрути. Я не тот юный и горячий зелот, что требовал истребления всех римлян, неяростный и фанатичный первохристианин, что Рим называл не иначе как блудницейвавилонской, требовал сровнять город с землей и засыпать то место солью. Нет,мне хочется спасти США… не юсовцев, а именно США с их гигантскими наработками втехнике, в прагматизме, с их огромными достижениями… но спасти можно, толькозаставив умерить аппетиты. Как и евреев, кстати. Не знаю, получится ли… Оченьне хочется нарываться на ругань со стороны неумных евреев и совсем уж тупыхюсофилов и шабес-гоев, но что делать – я полноценный член человеческого рода!Значит, должен не страшиться говорить об этом вслух. Кстати, умные евреи менякак раз понимают, как и университетская профессура в США. Евреи должны были добиватьсядоминирования в Европе – то был вопрос выживания, стоит только вспомнить,сколько раз бывало полное изгнание евреев из Англии, Франции, Германии, Чехии,Испании, Португалии… а то еще изгнание с полным истреблением, как в Польше илина Украине. Сейчас этой угрозы нет. А доминантов у нас никто не любит. Простона уровне рефлексов. Как любое начальство, как своего босса.

Потому евреям и Юсе сейчас не позавидуешь. Делиться властьюне хочется, а сопротивление и недовольство все растут, общечеловеческие ценноститрещат по швам. Причем, кто бы подумал – про ограничение власти евреев говоритНемков, он же, как оказывается, Кацман, а про сужение власти Юсы – профессора вМичиганском универе, в Гарварде, даже в Колумбийском университете, а там всегдабыли такие патриоты, что боже мой…

Анна Павловна сбегала в квартиру и принесла еще пакетхрустящих сухариков. Бабурин довольно заорал, я с чашкой в руках засмотрелся намир по ту сторону перил. Заходящее солнце светит непривычно ярко, я дажезаморгал, чувствуя, как больно смотреть на этот раскаленный докрасна шар.Тяжелые облака снизу горят почти оранжевым, что переходит в багровость, агребешки остаются темно-сизыми.

На домах искрятся и блестят серебром тарелки спутниковыхантенн.

– Верно-верно, – доносился за спиной голосЛютового, – я вижу, вы мне не верите, милейший Андрей Палиевич, но, какэто ни кажется вам чудовищным, мне как раз, повторяю вам еще раз, хотелось быСША… спасти. Спасти от разрушения, как в свое время разрушили, вполнесправедливо, Римскую империю. Римляне, чересчур погрязшие в своем превосходственад всем миром и своих общечеловеческих ценностях плотских утех, так и непоняли, что мир изголодался по утехам более высокого порядка. По утехам,которые могут дать… отказ от утех, аскетизм, посты, добровольные истязанияплоти, власть духа над плотью, словом, то немыслимое, что римляне так и несмогли даже понять, а не то что принять!.. И вот сейчас точно так же рухнет СШАпод натиском изголодавшегося по духовным утехам человеческого вида.

Майданов сказал саркастически:

– Это не Талибан ли вы имеете в виду под утехами болеевысокого плана?

Лютовой сдвинул плечи.

– Может быть, в этой роли выступит и Талибан или что-топодобное ему, не знаю. Знаю другое: плотскими утехами общечеловеков уже обожрались,уже блюем. Как после обжираловки изысканно сладким страстно хочется простогосоленого огурчика. Как хочется ухватить и погрызть старую засушенную селедочнуюголову или хотя бы хвостик. Что послужит обожравшемуся юсовостью человечествусоленым огурчиком – не знаю. Но Юса будет уничтожена. Гораздо страшнее, чемпогиб СССР. А это… не хочется этого признавать, но это так, – будеткатастрофа для всей цивилизации, ибо Юса – наиболее яркий и заметный форпост,последняя крепость техногенной цивилизации. После ее падения – уже все,наступит долгая ночь. Долгая необходимая ночь, необходимая для выздоровлениябиологического вида. Потом наступит рассвет, человечество проснетсяотдохнувшим, посвежевшим. Наступит новое Возрождение, но это уже не будетвозрождение прежнего образа жизни! Как прошлое Возрождение вовсе не копироваложизнь древних римлян или исчезнувших греков.