– И да, и нет.

– Как это?

– Видите ли, Валя, военизированные организацииотличаются от гражданских тем, что больничный лист не дает автоматическиосвобождения от работы. Освободить от работы может только начальник. Ты емупоказываешь больничный лист, а он принимает решение, отпустить тебя болеть илиоставить на работе.

– Да вы что? Неужели правда?!

Он был так искренне изумлен, этот глубоко цивильный человек,что чуть на красный свет не проехал.

– Это же… бесчеловечно! Как так можно, я не понимаю!

– А никто не понимает, – засмеялась Настя. –Поэтому в девяноста девяти процентах случаев сотрудники звонят начальникам потелефону, сообщают, что болеют, и дальше все происходит как у всех обычныхлюдей. Но один процент исключений сохраняется. Бывают ситуации, когданачальники болеть не разрешают.

– И это именно ваш случай?

– Нет, не мой. У меня начальник нормальный, хороший.

Сказала – и испугалась. Впервые за без малого полтора годаона назвала Афоню хорошим начальником. Вслух назвала. И была при этом…искренна, да-да, совершенно искренна. Она сказала то, что думала. Откуда в ееголове появилась эта странная мысль? Афоня, Вячеслав Михайлович Афанасьев –хороший. Ну надо же!

– Почему же вы едете на совещание?

– Друзья попросили. И следователь. Они хотят, чтобы япосмотрела на ситуацию свежим взглядом.

– А что, запутанное дело?

– Запутанное, – подтвердила Настя.

Она ожидала, что Валентин начнет приставать с расспросами,ну как же, запутанное дело, страшное преступление, а ему как раз сюжет нужнопридумывать. Однако он ничего не спросил. Деликатный, что ли?

Настя все время ерзала на сиденье, потому что затянутый наталии ремень впивался в живот, и вообще в тесных джинсах ей было неудобно.Ничего, думала она, потерпишь, любишь конфеты есть – вот и получи.

* * *

Коротков ждал ее на улице. Едва машина остановилась, Юра тутже кинулся помогать Насте выходить. От нее не укрылся пристальный,заинтересованный взгляд, который он кинул на Самарина. «Нравственность моюблюдет, – со смехом подумала она. – Интересуется, кто же это менявозил, если не муж. Не старший товарищ по работе, а просто дуэнья какая-то».

– Это кто? – строго спросил Юра, крепко держаНастю под руку и ведя по лестнице вверх.

– Самарин, про которого ты мне вчера справки наводил.

– А-а… тогда ладно. Ты мне в двух словах все-такискажи, что доктор говорил?

Началось. Какую выберем мотивацию? Ты любишь всех людей,которые зададут тебе этот вопрос, ты желаешь им только добра, ты не хочешь,чтобы они попусту беспокоились и тратили свои бесценные нервные клетки, которыене восстанавливаются. Поэтому ты с удовольствием расскажешь им о том, что утебя все хорошо, что процесс восстановления сломанной ноги идет даже быстрее,чем можно было ожидать, и что врач сам удивился тому, насколько все отлично,тем более если недавно все было совсем плохо. И все будут рады это услышать, ивсем станет весело и легко.

Господи, как же он обрадовался, старый верный друг Юрка!Измученное, осунувшееся лицо просияло, он обнял Настю и расцеловал в обе щекипрямо посреди лестничной площадки на глазах у строгих работниковгорпрокуратуры.

– Ну слава богу, хоть что-то радостное есть в этойтухлой жизни.

А она-то чему так радуется? Почему ей вдруг стало такхорошо, так тепло внутри?

Настя давно не была в кабинете Ольшанского, еще с весны,как-то не доводилось им в последние месяцы вместе работать. Ее приятно удивилипроизошедшие перемены: в кабинете сделали ремонт, обставили новой мебелью, и изберлоги он превратился в нечто официальное. Правда, в берлоге так хорошоработалось, было захламлено, пыльно и уютно, а теперь здесь хотелось толькоруководить. Во всяком случае, впечатление у Насти сложилось именно такое.

Ну что, спросят или нет?

Конечно, спросили. Вероятно, выбор мотивации для подробногоответа о видах на урожай был сделан правильно, Настя больше не раздражалась, аребята так искренне радовались! Даже Ольшанский, обычно скуповатый напроявления эмоций, счастливо улыбался, словно речь шла не о Настиной сломаннойноге, до которой ему, в сущности, не было никакого дела, а по меньшей мере оприсвоении ему звания заслуженного юриста Российской Федерации.

– Я был сегодня у начальника управления, – сообщилОльшанский, – ребята уже знают, но для тебя, Каменская, так и быть,повторю. Прозондировал почву насчет объединения дел об убийствах Ларисы Риттери Аничковой. Начальник, конечно, потребовал аргументы, но вот Селуянов обещаетмне все хвостики подобрать, так что можно считать, что в ближайшие дни оба делабуду вести я. Тем паче следователь, который ведет дело Аничковой, только радбудет от обузы избавиться. Мы тут все уже пережевали, пока тебя не было, такчто давай прямо с тебя и начнем. Есть идеи?

– Есть, – сказала она, – но глупые. Говорить?

– Валяй, – подал голос Сережа Зарубин, – хотьпосмеемся, а то все так серьезно, так серьезно, прямо повеситься хочется.

Сидящий рядом с ним Миша Доценко тут же отвесил Серегеувесистый подзатыльник.

– Не обращай внимания, Настя. Говори.

– Ну вот… – она набрала в легкие побольшевоздуха. – Только вы не ругайтесь, это все на бред похоже. Но я жепонимаю, что все, что не бред, вы уже проговорили и продумали.

– Кончай с реверансами, не на балу, – грубоватооборвал ее Ольшанский.

– Смотрите, что получается. Сначала убивают психологаАничкову, и к этому вроде бы каким-то боком причастна Любовь Кабалкина, хотявеских улик никаких нет, только косвенные пока. Потом убивают актрису Халипову,и мы интенсивно работаем со старшей сестрой Кабалкиной, Анитой Волковой. Иопять ничего. Потом убивают жену брата Волковой, Валерия Риттера. Причемситуация уже совершенно классическая: милиционеры подозревают мужа,обнаружившего тело и вызвавшего милицию. И Кабалкина, и Волкова, и Риттерявляются представителями в прошлом одной, но раздвоившейся семьи: семьиСтанислава Оттовича Риттера и Зои Петровны Кабалкиной. И складывается такоевпечатление, что кто-то хочет этой семье устроить гадость. Такую, чтобы мало непоказалось. Всех или посадить, или замазать. Короче, устроить им всемнеприятности, желательно с правовыми последствиями. Вот. Я все сказала.

– Не получается, – покачал головой Ольшанский.

– Почему?

– С Кабалкиной и Волковой получается, а с Риттером – нет.Ну-ка, Коля, расскажи нам еще раз, что тебе Волкова поведала.

– Волкова, – начал Селуянов, – намекала, чтоРиттер мог убить свою жену, чтобы сохранить ее реноме и сделать рекламу еекартинам. Ну, там, трагически погибла, таинственная смерть, в расцвете лет,такая талантливая и все такое. Поведение Ларисы приняло угрожающие формы, онаслишком увлеклась наркотиками и беспорядочным образом жизни, риск огласки сталочень реальным, а денег в ее раскрутку Риттер вложил немерено, и вот, чтобыденьги не пропали, он пошел на убийство.