Наконец конфедераты поняли, что война им больше не по карману. Их главным источником доходов в мирное время был экспорт хлопка. После прекращения торговли и отказа (к великому разочарованию Юга) европейских стран вмешаться в конфликт у них не осталось иных способов компенсировать потери. На Юге было слишком мало банков, как и ликвидного капитала, а налогообложение земельных участков и рабов не приносило достаточно средств, так как война негативно отражалась на их производительности. Внешние заимствования помогали мало, а без иностранной валюты или драгоценных металлов трудно было оплачивать импортные поставки жизненно важных товаров. У казначейства Конфедерации просто не оставалось иного выхода, как включить печатный станок. В итоге «избыточная денежная масса на фоне серьезной нехватки товаров широкого потребления стала причиной необузданной инфляции»{305}. Это в значительной степени охладило желание населения продолжать борьбу. В свою очередь, у Севера проблем с деньгами не было: на войну шли как собираемые налоги, так и кредитные средства. Печатание же долларов в определенной степени даже стимулировало промышленный и экономический рост. Удивительно, что во время войны Союз пережил очередной рост производительности, и не только в производстве боеприпасов, строительстве железных дорог или создании броненосцев, но и в сельском хозяйстве. К концу войны солдаты на Севере, возможно, имели лучшее снабжение, чем любая друга армия мира за всю историю. Если здесь и формировался некий американский подход к участию в военных конфликтах (или, как выразился профессор Вейгли, «американский стиль войны»{306}), то именно в мобилизации и развертывании Союзом своего огромного промышленного и технологического потенциала для сокрушения врага просматриваются первые признаки его проявления.

Если все вышесказанное слишком похоже на детерминированное объяснение исхода конфликта, маятник которого, казалось, все четыре года колебался то в одну, то в другую сторону, тогда, пожалуй, следует немного подробнее остановиться на главной стратегической проблеме Юга. Учитывая разницу в размерах и численности населения, у конфедератов не было возможности победить Север; единственное, что они могли сделать, это ослабить армию врага и сломить его волю, заставив отказаться от политики принуждения и принять требования Юга (относительно рабовладения или отделения, а возможно, и того и другого). Подобная стратегия имела бы определенные шансы на успех, если бы жители приграничных штатов Мэриленд и Кентукки большинством голосов выразили свое желание присоединиться к Конфедерации, но этого не произошло. Огромной поддержкой могла бы в этом случае стать и интервенция иностранных государств, в первую очередь Великобритании. Однако предполагать такой вариант — значит не знать политических приоритетов англичан в начале 1860-х годов{307}. За исключением же этих двух возможностей, способных сместить баланс сил в сторону Юга, конфедератам оставалось лишь упорно сопротивляться натиску Севера и надеяться на то, что северяне когда-нибудь устанут от войны. А это обещало затяжной конфликт, и чем дольше стороны воевали, тем сильнее становился Союз, мобилизуя все больше ресурсов, увеличивая производство вооружения и боеприпасов, закладывая на верфях сотни военных кораблей и затягивая все сильнее удавку на шее Юга — ужесточением блокады на море, усилением давления на севере Вирджинии, кампаниями на западе, маршем генерала Шермана по территории противника. Разрушение экономики, упадок моральных сил и истощение военных ресурсов привело к тому, что к началу 1865 года численность армии южан сократилась до 155 тыс., и у Конфедерации не оставалось другого выбора, как капитулировать.

Хотя Гражданская война в США и находилась под пристальным вниманием европейских военных наблюдателей{308}, но в силу ряда особенностей (отдаленность, дикая местность, внутригосударственный характер конфликта) она в меньшей степени интересовала Европу, чем то, что происходило внутри нее в 1860-х годах. А там Крымская война не только подорвала устаревшую модель дипломатии «Концерта», но и заставила каждую из «фланговых» держав держаться подальше от дел центра. России требовались годы, чтобы оправиться от своего унизительного поражения. Великобритания предпочла сконцентрироваться на своих островных и имперских вопросах. И таким образом, в европейских делах доминирующую роль, как потом оказалось искусственно, начала играть Франция. Пруссию, при Фридрихе Вильгельме IV остававшуюся во время Крымской войны в стороне, теперь сотрясали конституционные споры между его преемником Вильгельмом I и прусским парламентом, особенно по вопросу реформы армии. В свою очередь, Габсбургская империя продолжала попытки решить проблему сохранения своих итальянских интересов в отношениях с Пьемонтом и немецких интересов — с Пруссией и одновременно погасить недовольство венгров у себя дома. При этом все вопросы были тесно связаны между собой.

Франция же, наоборот, при Наполеоне III казалась сильной и уверенной в своих силах. Банки, железные дороги и промышленность начиная с 1850-х годов переживали бурное развитие. Ее колониальные владения в западной части Африки, в Индокитае и Тихом океане расширялись. Французский флот тоже увеличивался в размерах, что порой (например, в 1859 году) вызывало определенную тревогу по ту сторону Ла-Манша. В военном и дипломатическом отношении Франция, похоже, стала играть роль решающей третьей силы при решении любого вопроса — будь то немецкий или итальянский. Это наглядно продемонстрировал конфликт 1859 года, когда Франция в скоротечной войне с Австрией стремительно вторглась во владения Пьемонта{309}.

Но как бы ни были важны битвы при Мадженте и Сольферино для того, чтобы принудить Габсбургскую империю отдать Ломбардию, от внимательных наблюдателей в 1859 году не ускользнуло, что причиной этих побед была по большей части военная несостоятельность Австрии, а не французский военный гений (и уж точно не Пьемонта!). У французской армии действительно были определенные преимущества — например, у нее было больше винтовок, чем у Австрии, что стало причиной многочисленных жертв последней, приводивших императора Франца Иосифа в отчаяние. Вместе с тем Франция тоже испытывала большие трудности: не хватало медикаментов и боеприпасов, постоянно срывались сроки мобилизации населения, а способности Наполеона III как правителя и полководца находились под большим вопросом. Но в тот момент это не играло особой роли, так как габсбургская армия была намного слабее французской, а генерал Ференц Дьюлаи в роли командующего был еще хуже Наполеона III{310}. В конце концов, боеготовность — понятие относительное, что стало очевидно чуть позже, когда габсбургские войска смогли легко разобраться с итальянцами на суше (в битве при Кустоце, 1866) и на море (в битве при Лиссе в том же году). При этом австрийцы были не способны одолеть ни Францию, ни Пруссию, ни Россию. Но логически это означало, что и Франция не могла считаться автоматически сверхдержавой в будущем конфликте против другого противника. Исход войны мог зависеть от различий в уровне военного руководства, систем вооружения и производственной базы каждой из сторон.