Мысли переходят на Мейбл и болезнь дочери. Элинор думает о том, что причина эпилепсии может не иметь никакой связи с генетическими дефектами у нее или Эдварда. А вдруг евгеника как наука ошибается? Что, если больные, преступники и слабоумные могут рождаться и у носителей высших генов? Наконец, существует ли вообще такое понятие – высшие гены? Не опровергает ли это всю теорию? А если так, не приходится ли людям, подобным Мейбл, слишком дорого платить за проверку чьих-то гипотез, которые совсем не обязательно окажутся правильными? Что, если Эдвард не одинок, если есть и другие, погрузившиеся в пучину фальсификации, только бы подтвердить справедливость своих убеждений? Убеждений, которые изначально строились на ложных идеях. Об этом даже думать не хочется.

Да, есть люди, больные телесно и душевно; есть преступники, алкоголики и люди с предосудительным поведением. Но всегда ли это вызвано наследственностью? А вдруг существуют методы лечения, способные облегчить участь подобных людей или даже полностью их вылечить? Вот направление, на котором должны сосредоточиться здравомыслящие ученые. Это было бы лучшим направлением в развитии науки.

В животе возникает тошнотворное ощущение. Элинор знает: Эдвард никогда не прислушается к ее рассуждениям на такие темы. Он всегда с готовностью поверит сэру Чарльзу, а не ее интуиции. Ей не убедить его поменять направление, поскольку разум Эдварда закрыт от всего, о чем он не желает знать. Но Элинор знает, как ей поступить. Достав записную книжку, она набрасывает текст телеграммы доктору Петерману, чью статью привез ей Марсель. Этот врач работает в клинике Мэйо в Рочестере, штат Миннесота. Порывшись в кошельке, она оставляет на столе деньги за чай, затем отправляется на ближайшую почту. По пути останавливается у телефонной будки.

Бросив в щель несколько монет, она называет телефонистке номер. Тянутся мучительные минуты ожидания. Наконец ее соединяют.

– Софи, – задыхаясь, говорит она в трубку, – как ты насчет того, чтобы немного прокатиться на машине?

Эдвард принимается за ужин – ветчина, картофельный салат, маринованная свекла, – когда стук в дверь едва не заставляет его подскочить на стуле. Он один в своей лондонской квартире. Миссис Тиммс, приходящая экономка, ушла еще до его возвращения из клиники, завершив хлопотный день.

Восьмой час вечера. Кого могло принести? Привратник не позвонил и не доложил о посетителе. Сам он никого не ждал.

Стук повторяется. Звучит женский голос, приглушенный дверью и несколькими футами расстояния:

– Эдвард! Это я. Я не захватила ключ. Ты дома?

Элинор!

Он вскакивает со стула, бросая вилку с ломтиком свеклы. Вилка прыгает по столу и падает на пол, разбрызгивая по кремовому ковру свекольный сок, похожий на кровь.

Черт!

На пороге стоит раскрасневшаяся, забрызганная уличной грязью Элинор. Еще по пути домой он чувствовал, что пойдет дождь. Судя по мокрой шляпке и ее жакету, прогноз оправдался.

– Дорогая! Каким чертом ты оказалась здесь?! Я и не подозревал, что ты приедешь в Лондон!

– Можно мне войти?

Эдвард торопливо отходит, пропуская ее в прихожую.

– Если бы я знал, что ты приедешь, то попросил бы миссис Тиммс приготовить ужин и на тебя.

В тесной прихожей Элинор сбрасывает туфли, мокрый жакет и шляпу, затем проходит в столовую. Эдвард идет следом. В столовой она идет прямо к шкафчику с винами и наливает себе бургундского.

– Надеюсь, все в порядке? – осторожно спрашивает он, поскольку Элинор не свойственно такое поведение.

– А ты как думаешь? – Сухо рассмеявшись, она поворачивается к нему.

Значит, не все в порядке. Недавняя радость от неожиданной встречи с женой полностью улетучивается.

– Хочешь перекусить? – спрашивает он.

Она плюхается на стул и качает головой:

– Эдвард, нам надо поговорить.

– Конечно.

Он поднимает вилку с ковра и промокает сочное пурпурное пятно носовым платком, отчего оно становится еще шире. Вновь усевшись за стол, он думает, не рассердится ли жена, если он продолжит есть. Потом отодвигает тарелку. Вряд ли она приехала бы в Лондон для разговора о пустяках. Эдварда пронзает резкая боль при мысли о том, что он услышит.

– Джимми? – спрашивает он, вдруг испугавшись собственного вопроса. – С Джимми ничего не случилось?

– Нет, – хмуро отвечает она. – Джимми здоров и весел. Мисс Хардинг – замечательная няня. С ней ему лучше, чем со мной.

– Не смеши.

– Я вполне серьезно. Она прекрасно с ним управляется. Всегда весела и его смешит. А я такая мрачная и унылая. Вряд ли Джимми полезно проводить много времени со мной.

– Элинор, такого просто не может быть. Он тебя по-настоящему любит. Ведь ты его мать…

– Я приехала говорить не о Джимми, – сжав зубы, перебивает его Элинор. – Мне нужно поговорить о Мейбл. Но вначале… вначале мне необходимо узнать и понять, почему, Эдвард, ты лгал мне все эти годы.

– Что?

Сердце Эдварда начинает биться быстрее, у него потеют ладони. Он изображает неведение, хотя понимает, чтó его ждет.

– Почему ты никогда не рассказывал мне о Портере и скрывал то, что оплачиваешь его пребывание в колонии? Такая секретность бессмысленна. Только не накручивай новую ложь, Эдвард. Я хочу знать правду.

Ее лицо напряжено. Умоляющими глазами она внимательно смотрит на него. Такая молодая, полная надежд, словно она отваживается поверить, что достаточно выслушать объяснение, и она сможет его простить. Боже, ему невыносимо видеть ее недовольство! И теперь она сидит напротив него и требует правды. Он больше не может лгать. Она получит то, о чем просит.

Они переходят в гостиную, где Эдвард зажигает свет и подбрасывает дров в камин. Самое начало сентября, а вечерний воздух уже холоден.

Они садятся напротив друг друга, и Эдвард, подкрепив душевные силы еще одним бокалом вина, рассказывает ей все. Это лучшее, что он может, надеясь на ее прощение. Ему невыносимо смотреть в ее потрясенные глаза, когда он неуклюже пытается оправдаться. Да, ему не хватило духу возразить офицерам и санитарам Красного Креста, ошибочно посчитавшим его героем. Сможет ли она понять все его смятение, весь ужас той сцены? Элинор молчит. Он продолжает объяснять: пока Портер балансировал между жизнью и смертью, правда не имела значения, а потом, когда солдат выжил, но ничего не помнил, было слишком поздно. Люди считали Эдварда тем, кем он не был, но хотел быть. А потом всем хотелось жить дальше, хотелось забыть войну и сосредоточиться на будущем. Он не исключение. Как ему исправить положение после стольких лет? Так ли уж велика его ошибка? Разве другие на его месте не поступили бы так же? Хватит ли у нее великодушия простить его?

Наконец он заставляет себя посмотреть ей в глаза. Разочарование. У него сердце уходит в пятки. Это гораздо хуже гнева.