отдохнуть не грешно». Со временем к доброй молве прилепилась и другая – обидная, что мол, Вася Юрласов не прочь, если какой безлошадник попросит, впрячься в плужок… Вася отыскал присмешника и крепко поколотил. Но такая мера не помогла – домыслов всяких только прибавилось. Тут Васе следовало бы всякому шутнику сказать: над чем смеёшься? Над собой! У тебя кишка тонка пройти с плугом и два-три шага… Недоносок!..

Впрочем, хулящая молва, о которой Васе было известно, чаще вольно гуляла где-то стороной – лицом к лицу с самим Васей её носитель не сталкивался, страшась крутого отпора. И – знал, что побаиваются, – великан привык ходить, держа голову горделиво. Поэтому, глядя на него, люди говорили: «Это шагает Вася!»

Он и сейчас, оставив подводу у коновязи, словно самый почтенный гость, открытый любознательному взгляду толпы, вышел на середину плотины и остановился. Смотрите! Вы обо мне, может, токо слышали краем уха да с наговором хулу. А вот я перед вами такой, как есть на самом деле – природный пахарь!..

Немного позже рядом с Юрласовской поставил свою подводу Фёдор Градов. Не миновал соблазна смолотить мешок-второй муки на новой мельнице ради памяти о большом событии да к радости матери. Да хотелось и побыть среди людей из других соседних селений. Фёдор нарядился по-праздничному в новую, с Георгиевскими крестами, гимнастёрку и брюки, обул мало ношенные с блеском хромовые сапоги. Мужики, впервые увидевшие Фёдора при его славных наградах за военную доблесть, не без гордости и зависти говорили:

– Вот каков он, Градов-то! Орёл орлом! Говорят, кресты-то ему вручал сам генерал Брусилов…

– Не токо ему, и его сослуживцу – Ивану Стродову тоже. А вот сам-то Стродов пошёл служить в Красную армию, наш – крестьянствует.

– Кому што нравится…

– Тут, однако, дело в другом – в отношении к власти… Не всякий, кто давал присягу царю, поклонится новому батьке…

– И так верно.

…На плотине показался в расписном халате нэпмановский друг Хогдыр. Рядом – дочь-красавица Агния. Хогдыр дымит трубкой с длинным коромыслообразным чубуком и, не умолкая, подбадривает себя и хвалит нэпмана.

– Яков, однаха, болшой молодец… Хароший мельница строил. Огонь кругом шибко ночью светит. Так делать, однаха, Якову говорил Хогдыр. Яков тоже, однаха, скажет. Спроси-ка, дочка, ево.

– Ладно!

– Да пусть шибко много не говорит. Много, однаха, пока рано… Пробовать муку надо, потом говорить.

Но, судя по тому как, суетясь, оживилась пестроликая толпа, самым почётным гостем оказался отец Сафроний. Сопровождаемый тремя церковными служителями и группой именитых подкаменских купцов, он при во всю грудь позолоченном кресте и в сияющей чудными кружевами ризе выглядел наделённым поистине божественной силой.

Встречали отца Сафрония сам нэпман Яков Ефимыч с двумя моложавыми женщинами хлебом-солью.

Отведав румяной корочки, батюшка промолвил:

– Хвалю хлебушко, запасное. Радуюсь зрить лучше новое. Началось святодейство.

Отец Сафроний освящённой водой, налитой из протоки в серебряную чашу, окропил плотину, сруб мельницы, её укрепы и шестерни, жернова и ларь для приёма муки.

Исполнив напутственную молитву, с поклоном положил крест и сказал:

– Служи радостью людям, яко служит церковь божия…

* * *

И вот настало время потехе – мужики затеяли спор, кому первым начать помол. Кричат наперебой, будто хотят разделить найденный золотой самородок.

– Старейшему крестьянину!

– Самому сильному пахарю!

– Градову Фёдору!

– Богатому купцу Никанору Титову!

– Солдатской вдове Марье Сорокиной!..

А кому, так и не договорились. Решили бросать жребий, и первый номер достался Фёдору Градову. Толпа возликовала: Справедливо! По заслугам!..

Воспротивился Вася Юрласов. Стоит набычившись, готовый, чуть тронь, пойти с кулаками на всякого, кто попадёт под его богатырский замах. И кто-то из шутливых мужиков возьми да скажи, что теперь Васе придётся ожидать своей очереди суток двое. Боже! Как вихрем подхватило мужика – сорвался с места и давай швырять в воду мешки с зерном. Два мешка закинуть успел – остепенил подошедший на шум хозяин. Мужики выловили мешки – это была скромная поклажа солдатки Марьи Сорокиной.

– Вот и хорошо, – сказал Фёдор, стоявший рядом с печально поникшей Марьей. – Я уступаю вам своё место на помол.

– Дак как же?! Зёрнышки-то токо из воды – мокрые.

– Недолго купались, отволгли лишь чуть от мешка, – сказал, успокаивая бабу, нэпман. – Посмотрим, какую песенку запоют жернова…

Кирсан приподнял щит водослива, постав, натужась, вздрогнул, волчком закружился жернов-бегунок.

Люди столпились у приёмного ларя, пробовали с ладони муку на вкус и на чистоту размола. Радуясь, хвалили нэпмана и мастеровых людей, своих земляков-сибиряков.

Глава XII. Знакомство

На постоялом дворе в Подкаменском, куда Фёдор уже в сумерках с трудом перешёл через загромождённую торосом Ангару (после рекостава не прошло и трёх суток), было не людно. В ограде под высоким навесом у кормушек, пыхтя и стуча копытами, жевали овёс четыре лошади, и Фёдор подумал о том, что, возможно, это лошади ямщиков, и он, не теряя времени, попив на скорую руку чаю из ангарской, долго не питой воды, отправится домой. Он даже мельком представил, как его встретят родные – жена, мать, отец, сестра Зинка. Всколыхнётся вся заимка Динская – смотрите диво: ушёл в солдаты самый заядлый во всей округе парень Федька Градов, гармонист и песенник, вожак одногодков и зачинщик жестоких потасовок с ребятами из соседних селений, а вернулся с германской войны почтенным унтер-офицером…

В просторной прихожей большого, разделённого на две половины дома, Фёдор увидел сидящих за массивным, покрытым выцветшей клеёнкой столом трёх мужчин. Двое сидели на скамье рядом, третий приткнулся с торца стола, поближе к самовару. Было заметно, что мужчины посидели порядочное время – водки в литровой посудине оставалось не более четверти и крутобокий ведёрный самовар не выдавал уже явных признаков жизни. Однако на столе было ещё много всякой еды – сала, солёных огурцов и капусты, варёного мяса и жареной рыбы. Значит, постояльцы остановились на ночлег и готовы сидеть ещё долго, по крайней мере, до тех пор, пока не источится горилка.

Фёдор, отступив несколько шагов от порога, остановился и басовито промолвил:

– Здравствуйте, землячки! Честь имею… унтер-офицер в отставке Фёдор Градов…

Мужики, как по команде, один за другим повставали и насторожились, глядя на высокого стройного человека в офицерской шинели, опоясанной блестящей портупеей.

– Садитесь, землячки, – чай, не на параде… Двое сели, третий продолжал стоять.

– Милости просим… с нами, – услужливо кивнул головой третий и назвал своё имя: Глеб Тряпкин.

Это был моложавого лица, поистине сибирской породы человек. Крупная рыжеволосая голова, плотная шея осанисто крепилась на широких дюжих плечах. И вся его приметная фигура говорила, что фамилия такая не его, а чья-то приблудная – настоящая,