каменщиков. Глеб мастер рассказывать всякие истории. Слушают люди и гадают, шутит или правду говорит. Сейчас допытываются, чтобы Глеб разрешил вопрос: верно ли, что жена спасла его от смерти, вернувшегося однажды январским вечером из поездки домой.

– Было, было, – серьёзно говорит Глеб. – Чуть не околел… в новой овчинной шубе.

– Ну?

– Ага.

– В новой шубе? Брешешь, однако, братец.

– Не всегда же это, возможно, и бывает.

– Тады уж сказывай.

…Задумал Глеб своими руками смастерить себе шубу. Купил по дешёвке пять овечьих шкур. Послушал советы балагура-всезнайки Кешки Чадова, как сделать из них овчины. Взялся. Дубил, снимал мездру, мял, сушил, красил. И шить решил сам, это чтоб избежать лишних расходов и при случае, когда спросят, где купил обнову, молвить, что, мол, изделие-то на гордость собственного производства. И лестно будет услышать: «Молодец, Глеб! Смастерил такую шубку, такой не нашивал и сам царь Иван Грозный».

Сшил… Работа, понятно, шла летом. Примерил – пришлась в меру, сидит ловко. Покликал жену: «Полюбуйся, ласточка!» Полюбовалась, одобрила. Глеб гордо поднял голову: «Знай наших, цени и уважай!» До зимы место шубе нашлось в глухом тёмном чулане.

И вот в лютый декабрьский мороз, когда на лету замерзают воробьи, собрался Глеб в дорогу в новой шубе. Сидит на соломе в санях, пошевеливая вожжами, чтобы Саврасый прибавлял шагу. Не проехал до Подкаменского и половины пути, как почувствовал, что шевелить вожжами стало невмоготу – овчина сковала руки. Весь Глеб по пояс оказался в твёрдом, как дерево, кожухе. Ни снять, ни разорвать. Мысли всякие лезут в голову, бередят душу. Уже подумал, грешным делом, не вредная ли соседка Грушка из лютой зависти наколдовала? Развернул оглобли – скорее домой, пока жив. Жена в тревоге – охает, ахает, суёт Глебу снадобья, а от какой хвори, не знает, не поняла в суете, что случилось. В тепле шуба отмякла и стала такой, какой висела в чулане. Снял Глеб обнову и расхохотался. Сам над собой – шубу шил, чтобы носить зимою, а вышло: надеть её небезопасно только летом!..

Над загадкой голову ломал до тех пор, пока не наткнулся на бывалого мастера, который, выслушав Глеба, сказал:

– Нашёл кому поверить – Чадову Кехе? Он же учил тебя тому, как делать не надо. А пошто так, не ведаю.

Почему так – вспомнил Глеб спустя несколько дней. Был случай, когда парни, не поделив деваху, сцепились на шумной полянке драться. Кешку, слабенького «недоноска», Глеб шутя поколотил здорово. Обида запомнилась. И выбрал Кешка момент отомстить: вот те, Глебушка, на всю жизнь посмешный ярлычок! Носи и вспоминай Кеху Чадова. Но и для Глеба досадное событие стало поучительным: не зная броду, не суйся в воду…

Мужики, от души посмеявшись, пошли допивать Хогдыров тарасун.

* * *

Давно родилось и живёт до сей поры на обширном приангарском пространстве понятие «Глебова шуба». Совсем недавно на многолюдной базарной площади в губернском городе автор слышал разговор – отголосок далёкой поры.

Покупатель:

– Шубу продаёшь, земляк?

– Как видишь… Покупай, – говорит продавец. – Тёплая и ловко сшитая. Ныне такие на редкость…

– А не Глебова она у тебя, земляк?..

Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. И будет оно, будоража людское воображение, жить в бесконечном полёте.

* * *

Спустя некоторое время после скромного торжества пошла гулять по приангарским сёлам и заимкам молва о душевной простоте и о бескорыстном нэпмановском добродетельстве. И, между прочим, бабы, встретившись в тихих переулках либо у колодца, несмело поговаривали и о том, что нэпман во время торжества был прилюдно любезен с сидевшей рядышком молодой красавицей буряткой Агнией, а после в сумерках даже прохаживался с нею по берегу протоки…

Глава X. Ледовая атака

Илья проснулся в заданное время – перед рассветом. В зимовье похолодало. В окно, раскинув на полу оранжевую выткань, весело и, как помаячило Илье, вроде бы с любопытством, глядела полнощёкая луна. Протяжно скрипнул, сопротивляясь студёному хиусу с протоки угол зимовья. Мороз – брёвна, как на огне, корёжатся!

Пришла пора рекостава, та самая пора, ожидал которую Яков с чувством тревоги: выдержит ли первый рекоставный натиск смудрённая по мужицкому наитию плотина?

Из-под тёплого, ещё густо пахнувшего овчиной тулупа вставать не хотелось. Илья зевнул, с хрустом расправил суставы. Певуче скрипнул шаткий деревянный топчан. Пробудился и Яков, ломким спросонья голосом спросил:

– Не спишь, паря?

– Пропал ныне сон-то.

– Што ж так?

– Страшное увидал, аж в пот бросило. – Илья, подумав, глубоко вздохнул. Говорить хозяину или промолчать? Лучше сказать, но что-нибудь другое, весёлое, не то, что почудилось. Расскажет Илья, как себя вообразил Ильёй Муромцем и собрался воевать со своими врагами. Недругов увидел на левом берегу Ангары. Тьма-тьмущая. С копьями, в шлемах, как самовары, блестят медными кольчугами. Сражение предстоит жестокое! Осилит ли Муромец со своей немногочисленной ратью несметную орду?

Собрал Илька несколько сверстников, увёл за село на гору. Хорошо видно отсюда противоположный берег, упятнанный вражескими ополченцами. По ним и лупить надо! Только одно было загадкой – из какого оружия стрелять собрался. На такое расстояние, считай, километра два, не достанет и пушка.

– Возьмёт большая рогатка! – Илька во власти своей выдумки. Уже приметил невысокую берёзу с раздвоенным стволом. Размотает резиновую ленту. Привяжут её концами к ответвлениям дерева – и оружие готово. А снаряд? Камень найдётся. Один окатыш весом с килограмм бросить удалось – отлетел метра на четыре. Больше возиться с непослушной рогаткой интерес пропал…

– Здорово повоевали! – рассмеялся Яков. – Ты, Ильюха, видать, с малолетства такой озорник и придумщик. Был и остался. А што ж страшного во сне-то твоём? Ничево, паря, не вижу.

– Война, Яков Ефимыч. Столь пережил, пока не кончилось.

– Так это ж смешная забава была.

– Не.

– А ежели говоришь о чём-то страшном, значит, и снилось такое. Сказывай!

Илья притаился, удивлённый догадкой хозяина. Вот чародей! Мысли чужие в темноте, как по книге, читает.

– Снилось, Яков Ефимыч, – обрывая слова, заговорил Илья, – будто б… плотину разрушило, напёрла шуга – не выдержала…

– Ну?!

– Меня ажно на лежанке подбросило. Испугался! Потом одумался и понял, что напасть подкралась во сне – стало радостно.

Яков, как это случалось с ним частенько, ударился в размышления:

– Сам я во сны никакие не верю, а вот от матери ещё в детстве слышал, что ежели чудится разрушение, то случится что-то плохое. Может, по пустому кончится дело какое аль в дороге не посчастливится… Вера в сны, как и в жизнь, идёт рядом с человеком, передаётся от одного к другому. У кого-то однажды предчувствие совпало с тем, что случилось,