Собаки — от внушительного бульдога, который по ночам грызсяс наглыми шакалами, и до скромного рокета (на нем лежала обязанность очищатьдом от крыс) — плелись поодаль. Поведение хозяина внушало, что они должны бытьдобродушны и почтительны с этим человеком странного вида, однако у бульдога таки чесались клыки вцепиться в его широченные, столь приманчиво развевающиесяшаровары! Но пришлось перетерпеть: люди вошли в дом, а кто входил в дом,получал статус неприкосновенности — это было накрепко усвоено псами!

Реджинальд, в крепких челюстях которого явно было что-тобульдожье, тоже с острым интересом разглядывал одеяние своего приятеля, ивопрос, который он решил не задавать, так и жег ему язык.

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, — усмехнулсяВасилий, заметив его взгляды и мученическое выражение лица. — Это бесполезно.Не потому, что я не хочу отвечать, — просто ничего не помню!

Разочарование, отразившееся на лице Реджинальда, силившегосясохранять знаменитую английскую невозмутимость, на несколько мгновений сделалоего похожим на обиженного мальчика.

— Совсем ничего не помнишь? — спросил он разочарованно. —Совсем-совсем?!

— Помню, что в Калькутте сел на паттамар [3], чтобынасладиться морской экзотикой, — начал было Василий, однако появился слуга вбелых одеждах и с поклоном заявил, что ванна и одежда готовы. И Реджинальдупришлось принести свое любопытство в жертву гостеприимству.

Спустя два, а то и три часа, когда Реджинальд уже готов былпрожевать собственный язык, как говорят индусы, гость его наконец-то появилсявновь. Он был одет в белые узкие панталоны, заправленные в легкие сапоги, впросторную белую рубашку (все из гардероба Реджинальда) и сейчас гораздо большенапоминал того озверелого гусара, который едва не вступил под Сант-Берти вединоборство с союзническим полком армии Веллингтона, сбившись с пути, когдаскакал в штаб с донесением, и приняв англичан в предрассветной мгле зафранцузов.

Строго говоря, жители туманного Альбиона первыми дали залпиз ружей по неясной фигуре, что есть мочи несущейся со стороны вражескихпозиций. Всаднику повезло, а коня задело; обезумев от боли, он рванул, неразбирая дороги, и подлетел к самому редуту.

Пораженный наглостью «бонапартовского ветерана», впередвышел командир полка, сэр Реджинальд Фрэнсис, и на самом плохом французскомязыке в мире предложил наглецу дуэль. Тот разразился подобающей случаю ответнойтирадой, причем его произношение не оставило у англичан сомнения, что передними настоящий парижанин, и сломя голову кинулся на расплывчатый бранчливыйсилуэт, однако опомнился за мгновение до того, как скрестились два клинка.Этого спасительного мгновения оказалось достаточно, чтобы дуэлянты разгляделиформу друг друга — и после минутного оцепенения оба захохотали во всю глотку.«Бонапартовскому ветерану» поднесли настоящего шотландского джина, показалидорогу к своим — и он отправился восвояси, успев, однако, объяснить своевнезапное прозрение с таким простодушием, что обидеться на него было простоневозможно:

— Да я, господа, отродясь не слыхал от француза такой дурнойфранцузской речи!

Потом они встретились в Париже, где Василий Аверинцев былпри ставке русского командования, а сэр Реджинальд Фрэнсис находился в свитесоюзнического штаба. Потом они были в составе конвоя графа Павла Шувалова,сопровождавшего Корсиканца на остров Эльба, и в каком-то французском городкеедва не полегли от рук взбунтовавшихся горожан, во что бы то ни стало вознамерившихсяучинить самосуд над Наполеоном; крови его они жаждали теперь столь же пылко,как раньше курили ему фимиам. Обоих приятелей (к тому времени два офицера ужесделались приятелями) спас тогда ординарец Аверинцева, показавший французамзнаменитую кузькину мать, и если в Париже прижилось русское словечко «быстро»,забавно преобразовавшись в «бистро», то жители городка Сен-Жюль еще поколениеспустя пугали своих непослушных детей жуткой, пострашнее любой ведьмы,старухой, породившей, однако, еще более страшного страшилу по имени Кузька…

Война окончилась. Друзья остались друзьями, однако узнавалио жизни друг друга только по переписке. На пути в Англию Реджинальд был ранен встычке с полуодичавшими остатками Великой Армии и оказался принужден уйти вотставку. За годы войны имение его было разорено племянником-забулдыгой, ивсего-то богатства у бывшего полковника оставалось честь да слово «сэр»,которое он мог прибавлять к своему имени. Средств к существованию не имелосьникаких, кроме весьма умеренной пенсии, и сэр Реджинальд, стиснув зубы, принялпредложение своего дальнего родственника заступить на довольно высокий пост вОст-Индской компании, точнее, в ее отделении в Беназире. Так что некотороевремя в Россию шла почта из Индии, и Реджинальду очень легко удалось сманитьбоевого товарища совершить рискованное путешествие за тридевять земель.

Подмосковная вотчина Аверинцевых и дом в Первопрестольнойбыли преданы огню отступающей французской армией, однако семья Василия осталасьбаснословно богата, и он, оставив строительство на незаменимого Кузьку, сохотой ринулся в путь. Он побывал в Персии, Египте, морем добрался доКалькутты, даже посетил знаменитое Азиатское общество, основанное в 1785 годусэром Виллиамом Джонсом. Его, признаться, влекло не столько собраниеманускриптов на мертвых языках, равного коему не знала ни одна библиотека мира(разве что Александрийская, сгоревшая еще при Цезаре и Клеопатре!), сколькозамечательная коллекция оружия индусов, бирманцев, яванцев и малайцев —коллекция редкая и достойная долгого изучения. Немалое время провел Аверинцев ив нижнем этаже здания, где размещалось Азиатское общество. Там, междуанатомической галереей и кабинетом естественной истории, расставлены былизамечательные остатки древнейшей индийской скульптуры, бактрианские статуи,буддистские барельефы и другие драгоценные памятники азиатского искусстваразных эпох.

В Калькутте Аверинцева настигло весьма ядовитое письмоРеджинальда, не в шутку обиженного на запропавшего друга. Василию сделалосьстыдно. Багаж его немало обогатился множеством экземпляров оружия, которымпредстояло основать новый музей в подмосковном Аверинцеве, собиравшийсяпредставителями этого рода чуть ли не столетие, но безжалостно разграбленный водночасье «ценителями редкостей» из веселой Франции. Оставив свои приобретения,в числе которых были и книги, в Калькутте, Василий пустился в Беназир наэкзотическом суденышке, однако путешествие, которое обещало быть легким иприятным, едва не стало для него последним в жизни.

Чуть ли не в четвертый день странствия налетел откуда нивозьмись жестокий шторм. Небольшое, но остойчивое судно долго боролось спенистыми волнами; наконец оно уступило стихии и совершенно разрушилось.