рассвета,

Я ловила тебе рыбу —

Форель, живущую в стремнине

Реки Камогава? [183]

Однажды отправился этот кавалер с поручением в Митиноку. С каждой оказией он отправлял ей печальные письма, и вот узнала она, что он «заболел в пути и умер», и очень загоревала. И уже после того как она об этом известилась, со станции Синодзука вдруг с оказией приходит от него грустное письмо. Очень она опечалилась и спросила посыльного: «Когда же это написано?» Оказалось, посыльный был в пути очень долго. Тогда она:

Синодзука-но

Мумая мумая-то

Мативабиси

Кими ва мунасику

Нари дзо синикэру

В Синодзука

Не стало тебя,

Которого ждала я,

Все думая:

Вот сейчас, вот сейчас вернется [184] —

так сложила и заплакала. Этот кавалер с детства пребывал во дворце [185] – готовился к придворной службе; как исполнилось ему надлежащее число лет, он прошел обряд посвящения [186] , служил при куродо [187] и потом занимался доставкой денег в столицу, посему и пришлось ему в сопровождении отца вскоре уехать.

71

Когда скончался принц Сикибугё-но мия, а было это в последний день второй луны, пышно расцвела вишня. И Цуцуми-тюнагон сложил:

Саки нихохи

Кадзэ мацу ходо-но

Ямадзакура

Хито-но ё-ёри ва

Хисасикарикэру

Цветущая и полная аромата

Горная вишня,

Что живет, пока не подул ветер,

И та оказалась долговечнее,

Чем век людской [188] .

На это Правый министр третьего ранга [189] соизволил ответить:

Хару бару-но

Хана ва тиру томо

Сакинубэси

Мата ахигатаки

Хито-но ё дзо уки

Хоть и опадут цветы,

Но каждую весну

Они будут зацветать вновь.

Но до чего печальна жизнь человеческая,

[Отлетела она] – и не встретиться вновь.

72

Тот же самый принц, когда он еще был жив, жил во дворце Тэйдзиин. В дом к принцу хаживал Канэмори. Они вместе сидели за трапезой, разговаривали о том о сем. Вот умер принц, и с тех пор Канэмори было очень печально смотреть на этот дворец. Как-то, увидев, как великолепен дворцовый пруд, он очень затосковал и сложил:

Икэ ва наво

Мукаси нагара-но

Кагами нитэ

Кагэмиси кими-га

Наки дзо канасики

Пруд все еще,

Как и прежде,

С зеркалом схож,

Но тебя, смотревшегося в пруд,

Не стало – и как это горько! [190]

73

Один человек был назначен наместником далекой провинции, и Цуцуми-тюнагон ждал его, чтобы устроить ему пышные проводы, но до заката он все не шел, и тогда Цуцуми-тюнагон послал сказать ему:

Вакарубэки

Кото мо ару моно-во

Хинэмосу ни

Мацу то тэ саэ мо

Нагэки суру кана

Расставанием с тобой

И так душа полна,

Но оттого, что весь день

Жду тебя, еще горше

Я вздыхаю —

так говорилось в послании, и тот в волнении поспешил прийти.

74

Тот же тюнагон повелел вырыть и пересадить ближе к главным палатам своего дворца росшее поодаль дерево вишни. Деревце заметно привяло, и тогда:

Ядо тикаку

Уцуситэ ухэси

Кахи мо паку

Матидохо-ни номи

Миюру хана кана

Ближе к дому

Пересадил я

Напрасно.

Верно, это цветы, что

Лишь издалека видеть можно [191] —

так он сложил.

75

И вот тот же тюнагон, когда одного человека, бывшего в чине куродо [192] , назначили наместником Кага, однажды ночью очень, жалел о расставании с этим человеком и сложил:

Кими-но юку

Коси-но сираяма

Сирадзу то мо

Юки-но манимани

Ато ва тадзунэн

Хоть еще я не знаю

Той белой горы Сираяма в Коси,

Куда ты уезжаешь,

Но в снегу постепенно

По следу твоему я отыщу ее [193] .

76

Принцессу Кацура навещал в ее доме Ёситанэ [194] , и вот мать ее, фрейлина королевской опочивальни, прослышав об этом, однажды заперла ворота, а Ёситанэ, весь вечер простояв в мучениях, собрался домой, промолвив: «Так ей передайте», и через щель в воротах произнес:

Коёхи косо

Намида-но кава-ни

Ири тидори

Накитэ кахэру то

Кими ва сирадзу я

Знаешь ли ты,

Что весь вечер сегодня,

Как птица кулик, погрузившаяся

В реку слез,

Плакал я и вернулся домой [195] .

77

Той же принцессе тот же кавалер:

Нагаки ё-во

Акаси-но ура-ни

Яку сихо-во

Кэбури ва оора-ни

Тати я ноборану

В долгие ночи

От соли, что жгут

В бухте Акаси,

Дым в небе

Стоит, не поднимаясь [196] .

Так навещал он ее тайно, и вот в пятнадцатую ночь восьмой луны, когда во дворце [Тэйдзиин] устраивали праздник любования луной, принцессе было послано высочайшее повеление: «Приходи». Но там они никак не могли бы встретиться, и Ёситанэ удерживал ее: «Прошу тебя, не ходи туда сегодня вечером». Однако приглашение было от императора, остаться дома она не могла и спешила отправиться, тогда Ёситанэ:

Такэтори-но

Ёё ни накицуцу

Тодомэкэму

Кими ва кими-ни то

Коёхи симо юку

Когда старец Такэтори

Безудержно слезы проливал,

Удалось ему задержать [Кагуя-химэ].

Ты же к государю

Сегодня вечером уходишь [197] .

78

Гэму-но мёбу во время церемонии поздравления императора с Новым годом стояла у трона, и принц в звании дансэй [198] , увидев ее, внезапно в нее влюбился. Вручил ей послание, а она в ответ:

Утицукэ-ни

Мадофу кокоро-то

Кику кара ни

Нагусамэясуку

Омохоюру кана

Только взглянули на меня,

И вот я узнаю,

Что сердце ваше заплуталось.

Но потому и думается мне,

Что так же легко ему и утешиться [199] .

Ответ принца тоже был, но память о нем утрачена.

79

Тому же принцу та же дама:

Коридзума-но

Ура-ни кадзукаму

Укимиру ва

Нами савагасику

Ари косо ва сэмэ

Плавучие водоросли,

Погружающиеся в воду в бухте

Коридзума…

Ведь могут

Волны забушевать над ними [200] .

80

Когда у дворца императора Уда цветы были хороши необыкновенно, сыновья Нанъин-но кими [201] и другие собрались и стали слагать танка. И Мунэюки, бывший в чине укё-но ками, сложил:

Китэ мирэдо

Кокоро мо юкадзу

Фурусато-но

Мукаси нагара-но

Хана ва тирэдомо

Вот пришел и любуюсь,

Но на сердце не радостно,

Хоть у моих родных,

Как и в былые времена,

Цветы осыпаются [202] .

Другие, наверно, тоже слагали стихи.

81

Когда Укон, дочь Суэнава-но сёсё [203] , служила во дворце покойной императрицы [204] , ныне покойный Гон-тюнагон-но кими [205] навещал