– Добрый день, Артур.

– Мисс Прайс, – он всегда держался чрезвычайночопорно. – Прекрасные новости, не так ли? – По ее широкой улыбкедворецкий сразу понял, что она знает.

– Конечно!

У них не было сыновей, но остались родственники в Англии,которым здорово досталось из-за этой войны, и Артур очень беспокоился за них.Он превозносил до небес военно-воздушные силы Великобритании, и время отвремени они обсуждали события на театре военных действий. Теперь войны большенет, и эта тема закрылась навсегда.

Фэй направилась в кабинет, села за маленький письменный стол,чтобы изучить почту, и подумала: сколько же мужчин, из тех, кого она видела вовремя гастролей, осталось в живых, сколько никогда не вернется домой… Слезынавернулись на глаза. Фэй взглянула на идеально ухоженный сад и бассейн у дома.Как трудно вообразить здесь тот ужас, который творился в мире. Страныразрушены, города превращены в руины, люди гибли; и она снова вспомнила – а этобывало частенько – о встрече с Вардом. Она больше о нем не слышала, но он досих пор не ушел из ее мыслей. Вспоминая о нем, Фэй ощущала вину, что больше неездила на гастроли. Просто не было времени. Его никогда не хватало.

Она снова посмотрела на свой стол, на пачку писем от агента,отсортированные счета, пытаясь отвлечься от тягостных дум. В последнее время еемало что занимало, кроме съемок. Никакой личной жизни. Год назад, правда, онане на шутку увлеклась одним режиссером, вдвое старше ее, но в конце концовпоняла, что больше влюблена в его работу на съемочной площадке, чем в негосамого. Ей очень нравилось слушать его, смотреть, что он делает, но волнениедуши и сердца ушло, и с тех пор в ее жизни ничего серьезного не было.

Фэй не годилась для обычных голливудских романов и большуючасть времени проводила в одиночестве, избегая общества, как могла. Она веласлишком тихую жизнь для звезды и постоянно спорила с другом и агентом Эйбом,журившим ее за добровольное затворничество, уверяя его, что никогда не достиглабы успеха, если бы не сидела дома и не занималась ролями. Так она собиралась провестии следующие пять недель, и пусть Эйб ворчит сколько вздумается.

Вместо развлечений Фэй решила поехать на несколько дней вСан-Франциско к приятельнице, старой актрисе на пенсии, с которой подружилась всамом начале карьеры, а на обратном пути – навестить друзей в Пабл Бич. Затемсобиралась провести уик-энд с Херстами, в их большом загородном поместье, сцелым зверинцем диких животных.

А потом – скорее домой, отдохнуть, расслабиться, учить рольи читать хорошие книги. Окунуться в собственный бассейн и жариться на солнце,вдыхая аромат цветов и слушая жужжание пчел, – что может быть прекраснее.

Фэй закрыла глаза; она не слышала, как вошел Артур. Онсдержанно кашлянул, и она вскинула ресницы. Для человека его роста и возрастаАртур ходил удивительно неслышно, по-кошачьи. Сейчас он стоял перед ней, вдесяти футах от стола, во фраке, полосатых брюках, в туго накрахмаленнойрубашке со стоячим воротником, при галстуке и держал серебряный поднос с чашкойчая. Она купила этот сервиз в Лиможе и очень любила его. Он был белый, снежными голубыми цветочками, словно кто-то, слепив чашку, подул на цветы, и ониосели на ней…

Артур поставил чашку на стол, подстелив белую льнянуюсалфетку. Ее Фэй тоже купила сама, но уже в Нью-Йорке; еще довоенная,итальянская. Элизабет добавила блюдечко с печеньем. Обычно Фэй не баловаласебя, но до следующей картины еще пять недель; в конце концов, почему бы нет?Она с улыбкой взглянула на Артура, тот сдержанно поклонился.

Когда он тихо удалился, Фэй оглядела любимую комнату: полкизаставлены книгами – старыми, новыми, очень редкими; ваза со свежесрезаннымицветами; статуэтки – их она стала собирать несколько лет назад; красивыйабиссинский ковер, дымчато-розовый с бледно-голубым, и по этому фону – цветы;английская мебель – она так заботливо ее выбирала; серебряные вещицы,отполированные Артуром до блеска. Дальше, в холле, чудесная французскаяхрустальная люстра, в столовой над английским столом, окруженнымчиппендейлскими стульями, висит еще одна люстра. Дом всегда доставлял Фэйудовольствие, и не только из-за красоты, но и из-за того, что являлся резкимконтрастом той бедности, в которой она выросла. Поэтому каждый предмет казалсяеще более драгоценным: и серебряный подсвечник, и кружевная скатерть, ивеликолепные античные вещи – все это было символом ее успеха.

Такой же красивой была и гостиная, с розовым мраморнымкамином и изящными французскими стульями. Фэй нравилось смешивать английский ифранцузский стили, соединять современность и старину. На стене висели дведовольно милые картины импрессионистов – подарки очень близкого друга.Неширокая, весьма элегантная лестница вела наверх. Там ее спальня, всяотделанная зеркалами и белым шелком, в точности такая, какой рисовалась вдетских фантазиях. На кровати лежало покрывало из песца, на диване – меховыеподушки, мех наброшен и на кресло. В спальне был белый мраморный камин; такойже камин украшал ее зеркальную гардеробную. Ванная вся из белого мрамора. Ибыла еще в доме небольшая комнатка, где Фэй закрывалась допоздна, изучаясценарии, или писала письма друзьям. Маленький, но прекрасно ограненныйбриллиант, ее дом!

А за кухней находились комнаты слуг; во дворе – большойгараж, огромный сад, просторный бассейн с баром и раздевалкой для друзей. Здесьбыло все, что она хотела, собственный мирок, как она часто говорила. Фэй нелюбила его покидать и сейчас уже жалела, что на следующей неделе пообещалапоехать к старой подруге.

Однако когда Фэй приезжала к ней, сомнения оставалисьпозади. Несколько лет назад Гарриет Филдинг была известной бродвейскойактрисой, и Фэй очень уважала ее. Гарриет многому ее научила, и сейчас Фэйхотелось обсудить с ней новую роль. Без сомнений, роль будет серьезной. Иглавный герой не из легких – редкостный бездельник, как рассказывали Фэй. Онаникогда раньше не работала с ним, но надеялась, что не ошиблась, согласившисьна роль. Гарриет тоже уверяла, что она сделала правильный выбор. Роль намногосерьезней всех предыдущих и требовала большого опыта.

– Вот это меня и пугает! – засмеялась Фэй, когдаони с подругой любовались заливом. – А что, если провалюсь? – Она какбудто снова очутилась рядом с матерью, хотя Гарриет и была совсем другой –более образованной, намного практичней и разбиралась в работе Фэй. МаргаретПрайс гордилась дочерью, но никогда толком не понимала, что она делает, мир Фэйбыл чужим для нее. Но сейчас в городе ее детства у Фэй никого не остаюсь. Затоу нее была Гарриет. – Я серьезно. Вдруг провалюсь?

– Во-первых, не провалишься. А во-вторых, если и так, аэто с нами иногда случается, ты снова соберешься, попробуешь, и в следующий развыйдет удачней. Брось, Фэй, ты никогда раньше не трусила, – раздраженносказала Гарриет, но Фэй понимала, что раздражение было наигранным. –Просто готовься, и все будет прекрасно.

– Надеюсь, вы правы.

Гарриет немного помолчала, и Фэй улыбнулась. Старая актрисадействовала на нее успокаивающе. Они пять дней бродили по холмам Сан-Францискои болтали обо всем – о жизни, войне, карьере. И о мужчинах. Гарриет – одна изнемногих, с кем Фэй могла быть откровенной. Такая мудрая и вместе с темзабавная – Фэй благодарила судьбу за то, что в ее жизни есть эта женщина.