— Ну, Саша, пожалуйста, — посмотрела на меня Анна и стала прозрачно намекать на продолжение банкета, но уже не с едой.

У меня тоже слабости есть, в общем, согласился. А когда бронировали отель, Аня сказала, что надо брать не два номера, а один, так как её мама боится быть одна, потому что не понимает ни по-турецки, ни по-английски. И ходить одна там тоже не может.

— Я тоже по-турецки не понимаю, — взвыл я.

— Но ты по-английски говоришь, и ты мужчина.

— Ну и что, что мужчина?

— Мама боится, что к ней приставать будут, Турция всё-таки.

— Ты серьёзно? — спросил я. — Это турков спасать надо. В ней 200 кило минимум, у неё своё гравитационное поле. И она сама как черная дыра, ещё засосёт беднягу какого-нибудь, спутав с кебабом, а нам потом кости прятать. Если останутся, конечно.

— Александр! Как ты можешь говорить так о моей маме?! — Аня бросилась в слезы. Но я этому не поверил, она всегда начинала реветь, чтобы получить от меня то, что хочется, если по-другому не прокатывало.

И вдруг я подумал: а зачем мне всё это? И сказал: «давай расстанемся».

***

В зале было довольно просторно, стояло штук двадцать небольших столов и один длинный. На всех столах стояли вазы с фруктами и какими-то, видимо, сладостями. Фрукты были шикарны, таких яблок я не видел нигде, они были настолько сочными, что практически прозрачными! Готов поклясться, я видел эти яблоки насквозь.

Я решил сесть за длинный стол. По простой причине. Тырить еду с других столов было бы весьма проблематично, а на длинном столе еды точно будет больше!

Живот заурчал, а я чуть было не сел за длинный стол, да только Энн не дала.

— Это стол для прислуги, — прошептала она. — Твой вон тот. — Энн кивнула в другой конец зала.

Ну, может, стол и поменьше, но тоже неплохо, — подумал я и набросился на еду.

Я ел и ел, а еду всё приносили и приносили. Разнообразное мясо, рыба, рис, конечно. Какие-то причудливые сладости. Было очень вкусно. Вино тоже отличное.

Ко мне за стол подсел мой главный генерал. Это был крупный, мощный мужик по имени Джин. Он хотел поговорить об Оде и его наступлении. Джин рассказал о том, что здесь у нас армия на 20 000 человек, а Ода идёт с 60 000.

— Да, это проблема, — протянул я.

— Не совсем, — ответил Джин. — Наши 20 тысяч хоть с сотней тысяч Оды готовы сразиться. И мы победим, не сомневайся. Только с Одой разберись сам. Я с ним... бороться не могу.

— Так проблема только в Оде?

— Да, больше можешь ни о чем не думать, только Оду на себя возьми.

Остальные воины согласно закивали.

Чем же их так этот Ода пугает? Неужели так крут? И как я с ним справлюсь?

— А что у него за способности? Объясни.

Джин немного замялся, поморщился, будто и вспоминать не хотел, и сказал:

— Он умеет влиять на эмоции. Если точнее, то усиливать их, — Джин помолчал и продолжил. — И перенаправлять. Например, помнишь твой план доведения Оды до инфаркта?

Я кивнул, и Джин продолжил:

— Если бы в нём начал появляться страх, то он бы перенаправил его кому угодно. И мог бы усилить его многократно. Тогда его жертва умерла бы от страха.

— Понятно. Надо что-то сделать со страхом.

— Не совсем, — ответил Джин. — Это касается абсолютно любых эмоций. Меня так страхом не проймёшь. Я к этому устойчив, но Ода... Он ужасен... Ты помнишь все 6 кланов? Саката, Ода, Судзуки, Санада, Акияма и Казама. У Оды армия большая, но довольно слабая. Её бы давно разбили, если бы не он. Санада, Акияма и Казама подчиняются Оде беспрекословно. Он вселяет в них ужас.

***

Когда я проснулся, солнце уже было высоко. Лениво позавтракав, я стал думать, что делать с Одой.

— У тебя есть всё, чтобы его победить, — сказала Энн. — Способность подавлять эмоции или полностью их убирать. Попробуй вспомнить, ты в его теле. Оно помнит всё.

Я задумался. Перед глазами начали появляться какие-то картины.

Город. Лавка с булочками. Какой-то засранец сказал девчонке лет восьми, что она уродина и убежал. Девчонка ревет. Ренджи подходит к ней, кладёт руку на голову. Она успокаивается, начинает улыбаться.

— Никогда не плачь из-за дебилов, — сказал ей Ренджи и пошёл дальше.

Другая картина.

— Глава! Помогите генералу Абе. Его жена умерла уже месяц как, а он не выходит из депрессии. Того и гляди, самоубьётся.

Ренджи, войдя в просторный, но аскетично обставленный зал замка, замечает его, сидящего в глубокой задумчивости у низкого стола. Это — генерал, человек, чьё имя известно далеко за пределами этих земель. Его фигура, обычно прямая и внушительная, сейчас сгорблена, словно груз утраты придавил его к земле. Лицо, обычно выражающее непоколебимую решимость, теперь кажется измождённым, с глубокими тенями под глазами, выдающими бессонные ночи. Его длинные, седеющие волосы, обычно аккуратно уложенные, растрёпаны.

На генерале надето простое тёмное кимоно, лишённое привычных украшений и знаков отличия. Рядом с ним на столе лежит катана в изысканных ножнах, но её положение кажется необычным — клинок слегка выдвинут, как будто рука генерала только что отпустила рукоять. На полу рядом с ним стоит чашка саке, нетронутая, а рядом — лист бумаги с набросками стихов, написанных резкими, нервными штрихами. Чернила кое-где размазаны, словно от капель, упавших на бумагу.

Взгляд генерала устремлён в пустоту, его глаза, обычно пронзительные и полные огня, теперь тусклы и словно смотрят куда-то далеко, в прошлое. Он не замечает гостя, погружённый в свои мысли. В воздухе витает тяжёлая тишина, нарушаемая лишь слабым шорохом ветра, проникающего через полуоткрытые сёдзи. Ренджи чувствует, что перед ним человек, стоящий на грани, балансирующий между жизнью и смертью,